Федор Решетников - Между людьми

- А бог его знает. Я перевернулся и сел на свою постель.

- Што, жестко спать-то? - спросил меня один из рабочих с клинообразной рыжей бородой.

- Я привык.

- Приказный, чай?

- Что делать, дядюшка! Рабочие стали одеваться.

- А ты вот что… Не знаю, как те звать-величать, не напишешь ли грамотку во Псковскую губерню: жона там с робятами, - сказал другой рабочий, низенький ростом, корявый.

- Ладно, - сказал я.

- Ты не думай, чтобы даром: денег дам, угощу.

- Я и так напишу.

- Ну, брат, мы знаем, как ваша-то братья живет. А ты отколева?

- Из Ореха.

- Слыхал. Из той губерни недавно со мной робил один, сказывал - дрянное там житье-то… Так насчет грамотки-то можно?

- Можно.

Один из рабочих накинул на себя зипун, другой поддевку, оба надели по фуражке, один взял молоток, надел на плечи узелок с пожитками, другой тоже надел узелок; столяр облачился в поддевку, накинул фартук, а с собой ничего не взял. Они ушли.

Когда я вошел в кухню, мужчин там уже не было, только две женщины пили кофей розно. Обе они поглядели на меня косо.

- А где бы мне умыться? - спросил я женщин.

- Умыться-то у нас негде: изо рта умываемся.

- Как так?

- Зачерпнем чайной чашкой из кадки… так и моемся.

Я так и умылся. Когда я умывался, женщина помоложе, которой вчера не было в кухне, объясняла мне:

- Мы воду-то от водовоза покупаем по гривне за ведро, да хозяйка, паскудная, ворует.

- Откуда же вода-то?

- С канавы. С Невы-то далеко, ну и покупаем у таких - дешевле.

Воду противно было пить; в ней было много сору.

- А ты как здесь живешь?

- А столяр - мой муж, а другой-то - ейной, - и она указала на другую женщину.

- Много у нашей хозяйки жильцов?

- В той половине две девки живут, да с того крыльца чиновник с содержанкой живет.

- Дорого берет хозяйка?

- С чиновника шесть рублей, с девок четыре, да с нас по рублю, - значит, с одного по полтиннику приходит; а те мужики, что с вами спали, не знаю, сколько платят, потому вчера пущены.

- А вы чем занимаетесь?

- Яблоками да ягодами торгую. Да край-то здесь дрянной: когда четвертак выторгуешь, особливо в праздник, я то и пятака расколотого не приобретешь…

Пришла в кухню хозяйка; от нее сильно разило водкой.

- Хозяюшка, я не один буду жить в комнате? - спросил я ее, утираясь полотенцем.

- Что ж такое? они только ночевать приходят.

- А в праздник?

- Это уж мое дело. Нравится квартира - живи, не нравится - в Петербурге много квартир. А ты мне паспорт свой подай да деньги за месяц. - Я ушел в комнату, а хозяйка закричала на торговку:

- Зачем ты ему воду даешь?

- А чья вода-то - не моя, что ли?

- Молчать!

- Сама молчи, паскуда! пьяница эдакая…

- Ах ты!.. вон с моей квартиры!

- И уйду… Ты наперед деньги заплати, что за яблоки должна.

- Какие яблоки?

- Ах ты!..

Пошла ругань: присоединилась еще третья женщина; бабы раскричались и попрекали друг дружку чем только могли. Наконец хозяйка ударила торговку по щеке. Торговка вошла ко мне в такой агитации, что мне жалко ее стало, но на лице ее выражалась какая-то радость.

- Вот!.. вот!.. Плюху от паскуды, не пито, не едено, получила… Она убьет меня, и вас убьет… Я вас во свидетели ставлю.

И она убежала на улицу. Немного погодя она пришла с городовым, который вел себя как важное лицо, еле двигался, на все смотрел флегматически, как будто думал: "Мы эти штуки на каждом часу видаем". Он отправился прямо к хозяйке. Сквозь дверь в моей комнате, рядом с хозяйкой, я мог слышать даже шепот.

- Ты опять! - сказал городовой.

- Кузьма Сидорыч! я способиться не могу с ними!

- А зачем бьешь? Ведь она бой-баба, к самому частному пойдет.

- Выгони ты ее! Денег уж вот сколько не платит…

- Врешь! врешь, паскуда! - закричала торговка, услыхавшая эти слова, и ворвалась в комнату хозяйки, но городовой прогнал ее.

Зазвенели деньги; городовой вышел на кухню.

- Ты, баба, не буянь, в квартал представлю, - сказал он мимоходом торговке.

- Ну и представляй! Я не воровка какая-нибудь!

- Ну-ну, не разговаривай!

Городовой вышел. После этого женщина, поругавшись с хозяйкой, скоро ушла.

Нужно мне было достать из чемодана дневник, но так как он был далеко, то пришлось вынимать почти все тетрадки, книги, белье и сюртуки. Повесить сюртуки, пальто и шинель было некуда, потому что нужно было еще купить гвоздей, да и вешать неудобно, потому что утащат, и тогда я должен буду ходить на службу в рубашке. Вообще я трусил за все мои вещи, за все мое движимое имущество; особенно дороги были для меня тетрадки, которые могли очень легко попасть в мелочную лавочку, где их употребят на обертки. Перебирая и размышляя таким образом, я вдруг увидал в дверях женщину, с которой я разговаривал вчера. Она очень приятно глядела на меня и на мое имущество, разбросанное по полу.