Ги Мопассан - Черт

А сама старуха неподвижно лежала с открытыми глазами и, казалось, безразлично ожидала смерти, такой близкой, но все медлившей с приходом. Прерывистое дыхание посвистывало в сдавленной груди. Скоро оно совсем прекратится, и в мире станет меньше на одну женщину, о которой никто не пожалеет.

Оноре вернулся, когда уже совсем стемнело. Он сразу подошел к кровати и, увидев, что мать все еще жива, спросил таким же тоном, как в былые времена, когда ей нездоровилось:

— Скрипишь помаленьку? — Потом он отправил домой Рапе, наказав ей на прощание: — Завтра ровно в пять.

— Ровно в пять, — подтвердила она.

И действительно, она пришла, когда еще только рассветало.

Оноре уже собирался в поле и ел похлебку, им самим сваренную.

— Померла уже ваша мамаша? — спросила сиделка.

— Вроде как ей получше стало, — ответил он, злорадно прищурясь. И ушел.

Не на шутку встревожившись, Рапе подошла к умирающей; та лежала с открытыми глазами, судорожно стиснув руки на одеяле, — такая же, как вчера, придавленная к кровати, безразличная ко всему.

Сиделка поняла — это может длиться еще два дня, четыре, целую неделю; и ее жадное до наживы сердце сдавил страх и залила ярость на хитрюгу, который сыграл с ней такую шутку, и на старуху, которая никак не могла умереть.

Все-таки она взялась за шитье и стала ждать, все время взглядывая на морщинистое лицо матушки Бонтан

Вернулся Оноре и сел завтракать; вид у него был довольный, почти насмешливый. Затем он опять ушел: очень ему повезло на этот раз с уборкой хлеба.

Рапе была в неистовстве: минуты шли, и каждая казалась ей теперь украденным временем, украденными деньгами. Как ей хотелось схватить за горло эту старую ослицу, старую упрямицу, старую каргу и легонько стиснуть, чтобы прекратилось наконец слабое, прерывистое дыхание, которое крадет у нее, Рапе, и время и деньги!

Но она подумала, что это опасно, и тут ее осенила новая мысль.

— А черта вы уже видели? — спросила она, подойдя к кровати.

— Нет, — прошелестела матушка Бонтан.

И тут сиделка принялась рассказывать истории, одну другой страшнее, стараясь навести ужас на немощную душу умирающей.

За несколько минут до кончины, говорила она, людям является черт. В руках у него метла, на голове горшок, и он вопит истошным голосом. Как увидишь его, так и знай — пришел твой конец, прощайся с жизнью. И она стала перечислять всех, кому при ней в этом самом году являлся черт: Жозефену Луазелю, Элала Ратье, Софи Паданьо, Серафине Гропье.

Матушка Бонтан вышла наконец из апатии, стала метаться по постели, двигать руками, попыталась повернуть голову так, чтобы окинуть взглядом всю комнату.

Внезапно Рапе исчезла за изножием кровати. Она вынула из шкафа простыню и завернулась в нее, на голову нахлобучила котелок — три его коротенькие изогнутые ножки торчали, как три рога, — в правую руку взяла метлу, левой схватила жестяное ведро и с силой грохнула его об пол, чтобы наделать побольше шума.

Ведро покатилось, отчаянно дребезжа, а сиделка влезла на стул, откинула полог, висевший в ногах кровати и, размахивая руками, пронзительно вопя в гулкий чугунный котелок, низко надвинутый на лицо, грозя метлой, предстала, как балаганный черт, перед старухой, расстававшейся с жизнью.

А умирающая с выпученными от ужаса глазами делала нечеловеческие усилия, пытаясь встать с постели и убежать; ей даже удалось приподняться с подушки, но тут же она с тяжким вздохом откинулась назад. Все было кончено.

А Рапе спокойно расставила и разложила все по местам — простыню в шкаф, метлу за шкаф, котелок на плиту, ведро на полку, стул к стене. Потом привычными движениями закрыла расширенные страхом глаза покойницы, поставила на кровать тарелку, налила в нее воды из кропильницы, отцепила прибитую к комоду веточку букса и опустила в воду, затем, преклонив колени, принялась ревностно читать заупокойные молитвы, которые, как мастер своего дела, знала назубок.

И когда вечером вернулся Оноре, он застал ее все еще за молитвой, и тут же подсчитал, что она выгадывает двадцать су — проведет возле его матери всего три дня и одну ночь, наработает на пять франков, а ему придется уплатить ей целых шесть.

Напечатано в "Голуа" 5 августа 1886 года.