Ги Мопассан - Са-Ира

Я вышел в Барвиле только потому, что прочел в каком-то путеводителе (в каком, уже не помню): прекрасный музей, два Рубенса, один Тенирс [1] Тенирс — было два известных фламандских живописца, носивших эту фамилию: Старший (1582—1649) и Младший, его сын (1610—1690). , один Рибейра [2] Рибейра (1588—1656) — испанский художник. .

Я подумал: «Надо это посмотреть. Пообедаю в «Европейской гостинице», — по утверждению путеводителя, гостиница превосходная, — а на следующий день поеду дальше».

Музей был закрыт, его открывали только по просьбе путешественников. Открыли его и по моему требованию, и я мог полюбоваться несколькими полотнами мазни, которую хранитель музея, как видно фантазер, приписал величайшим мастерам живописи.

Совершенно не зная, что делать дальше, я очутился в полном одиночестве на длинной улице маленького, незнакомого мне городка, стоявшего посреди бесконечных равнин. Я прошел всю эту «главную улицу», осмотрел несколько жалких магазинов, и так как было всего четыре часа, меня охватил один из тех приступов отчаяния, которые могут довести до сумасшествия самых сильных людей.

Что делать? Господи, что делать? Я готов был заплатить пятьсот франков тому, кто подал бы мне мысль о каком-нибудь развлечении. Ничего не придумав, я решил хотя бы выкурить хорошую сигару и стал искать табачную лавку. Я скоро отыскал ее по красному фонарю и вошел. Продавщица предложила мне на выбор несколько коробок; посмотрев на сигары, я увидел, что они отвратительны, и случайно взглянул на лавочницу.

Это была дородная седеющая женщина лет сорока пяти. Ее полная почтенная физиономия показалась мне знакомой. Однако я совершенно не знал этой дамы! Нет, конечно, не знал! Но, может быть, я где-нибудь встречался с нею? Да, возможно! Мне, вероятно, когда-то давно было знакомо это лицо, а потом я потерял его из виду; да и, несомненно, оно изменилось и непомерно расплылось.

Я пробормотал:

— Простите, сударыня, что я так разглядывают вас, но мне кажется, я когда-то был с вами знаком.

Она ответила, покраснев:

— Странно... мне тоже это кажется.

Я вскрикнул:

— Ах! Са-Ира!

Она всплеснула руками с комическим отчаянием, в ужасе от этого прозвища, и залепетала:

— О-о, вас могут услышать!

Затем вдруг воскликнула сама:

— Да это ты, Жорж!

И огляделась испуганно, не слышит ли нас кто-нибудь. Но мы были одни, совершенно одни.

Са-Ира! И как только мог я узнать Са-Ира; бедную Са-Ира, худенькую Са-Ира, печальную Са-Ира в этой спокойной и раздобревшей продавщице казенного магазина?

Са-Ира! Сколько воспоминаний внезапно пробудилось во мне: Буживаль, Лягушатня, Шату, ресторан Фурнез, целые дни в ялике, на воде, десять лет моей жизни, прошедших в этом уголке, на этих очаровательных берегах Сены.

Мы составляли тогда банду человек в двенадцать, жили в доме Галупуа, в Шату, и вели довольно забавное существование — всегда полуголые и полупьяные. Нравы любителей гребного спорта с тех пор очень изменились. Теперь эти господа носят монокли.

У нашей банды было около двадцати подруг, постоянных или случайных. В иные воскресные дни у нас их бывало четыре, в другие — все двадцать. Некоторые из них, если можно так выразиться, проживали при нас неотлучно, другие же приходили, когда не подвертывалось ничего интересней. Пять или шесть из них жили на общий счет — на счет мужчин, не имевших постоянных любовниц; среди них была и Са-Ира.

Это была жалкая, худая девушка, к тому же хромая, что делало ее похожей на кузнечика. Она была застенчива, неуклюжа и неловка во всех своих поступках. Она боязливо цеплялась за того из нас, кто был всех незначительнее, всех незаметнее, всех беднее, и тот жил с нею иногда день, иногда месяц — смотря по средствам. Как она очутилась в нашей компании, никто не знал. Попалась ли она нам на какой-нибудь вечерней попойке или на балу гребцов-любителей, когда мы устраивали нечто вроде облав на женщин? Или мы просто пригласили ее к завтраку, видя, что она одиноко сидит в углу за маленьким столиком? Никто из нас не мог бы это сказать, но она была членом нашей банды.

Мы окрестили ее именем Са-Ира, потому что она постоянно жаловалась на свою судьбу, на свои неудачи, на свои огорчения [3] Мы окрестили ее именем Са-Ира и т. д. — «ça ira» буквально означает «это пойдет». В оригинале непереводимая игра слов: ça va-t-il — ça ira mieux. Ça ira — также припев знаменитой песни французской революции XVIII века. . Каждое воскресенье ее спрашивали: