Ги Мопассан: Опыт любви

Многие поэты считают природу неполной без женщины, и отсюда, без сомнения, происходят все те цветистые сравнения, которые в их песнях уподобляют нашу естественную подругу то розе, то фиалке, то тюльпану и так далее. Желание нежности, которое охватывает нас в сумерки, когда вечерние туманы встают над холмами, когда нас опьяняют все запахи земли, не может полностью излиться в лирических призывах. Вот почему г-на Патиссо, как и всех других, обуяла безумная жажда любви, сладких поцелуев в глухих аллеях, куда проскальзывают солнечные лучи, пожатий руки, округлой талии, сгибающейся в его объятиях.

Любовь представлялась ему безграничным наслаждением, и в часы мечтаний он благодарил великое Неведомое за то, что оно вложило столько прелести в человеческие ласки. Но ему нужна была подруга, и он не знал, где ее обрести. По совету приятеля он отправился в Фоли-Бержер. Там он нашел полный ассортимент, но впал в замешательство, когда надо было сделать выбор: ведь желания его сердца слагались преимущественно из поэтических порывов, а все эти особы с подведенными глазами, посылавшие ему волнующие улыбки, приоткрывая эмаль фальшивых зубов, были, по-видимому, не слишком сильны в поэзии.

Наконец он остановил свой выбор на молодой дебютантке, бедной и робкой на вид, грустный взгляд которой, казалось, предвещал натуру, легко поддающуюся поэтическим чувствам.

Он назначил ей свидание на завтра в девять часов утра, на вокзале Сен-Лазар.

Она не пришла, но была настолько деликатна, что прислала вместо себя подругу.

Подруга оказалась высокой рыжей девицей, патриотически одетой в трехцветное платье и в огромной шляпе-будке, центр которой занимала ее голова. Г-н Патиссо был несколько разочарован, но примирился с заменой. И они отправились в Мезон-Лафит, где были объявлены парусные гонки и большой венецианский праздник.

Едва они вошли в вагон, где уже сидели два господина с орденскими ленточками и три дамы, по меньшей мере маркизы, судя по их горделивой осанке, как рыжая особа, которую звали Октавия, заявила г-ну Патиссо пронзительным, как у попугая, голосом, что она девушка простая, любит посмеяться и обожает деревню, потому что там можно рвать цветы и есть жареную рыбу; при этом она смеялась так визгливо, что звенели стекла, и фамильярно называла своего спутника «толстунчиком».

Патиссо, которого положение правительственного чиновника обязывало к известной сдержанности, чувствовал себя очень неловко. Но Октавия скоро замолчала, искоса поглядывая на соседок и сгорая от желания, томящего всех подобных девиц, завести знакомство с порядочными женщинами. Минут через пять она решила, что нашла предлог, и, вытащив из кармана номер «Жиль Блаз», любезно предложила его одной из дам, но та с изумлением отказалась, отрицательно покачав головой. Тогда рыжая, обидевшись, начала говорить двусмысленности, намекать на женщин, которые что-то из себя корчат, а на самом деле ничуть не лучше других. Время от времени она отпускала какое-нибудь грубое словцо, которое взрывалось, как петарда, посреди величественно-ледяного молчания пассажиров.

Наконец приехали. Патиссо стремился как можно скорее забраться в тенистую глубь парка, надеясь, что в печальной тишине леса раздражение его спутницы успокоится. Не тут-то было. Едва она очутилась среди зелени и увидела траву, как принялась во все горло распевать отрывки из опер, застрявшие в ее птичьем мозгу. Она выводила рулады, перескакивала от «Роберта-Дьявола» к «Немой» и, пристрастившись к какой-то сентиментальной песенке, пела ее заключительные строки томным, но пронзительным, как сверло, голосом.

Потом вдруг ей захотелось есть, и она пожелала вернуться. Патиссо, все еще не теряя надежды на нежное настроение, тщетно пытался ее удержать. В конце концов она разозлилась:

– Я не для того сюда приехала, чтобы подыхать от скуки!

Пришлось отправиться в ресторан «Пти-Гавр», расположенный рядом с тем местом, где должны были происходить гонки.

Она заказала на завтрак множество блюд, как на целый полк. Потом, не дождавшись, потребовала, чтобы подали закуску. Принесли коробку сардин; она накинулась на них, словно была готова проглотить заодно и жестянку, но, съев две-три рыбки, объявила, что сыта и желает пойти смотреть на приготовления к гонкам.

Патиссо, расстроенный и тоже успевший проголодаться, наотрез отказался двинуться с места. Она ушла одна, пообещав вернуться к десерту, а он молча и одиноко принялся за еду, не зная, как склонить эту строптивую натуру к осуществлению своей мечты.