Ги Мопассан - Мститель

Она ответила:

— Нет. Не очень-то это было весело... каждый день одно и то же.

Лейе был в восторге: он мысленно сравнивал прежнее положение жены с теперешним и делал вывод в свою пользу.

Некоторое время он лежал молча, потом в порыве веселости спросил:

— А скажи-ка...

— Что?

— Будешь со мной откровенна, совсем откровенна?

— Конечно, дружок...

— Так вот, по правде, было у тебя когда-нибудь... искушение... изменить этому болвану Сури?

Г-жа Лейе испустила легкое стыдливое «о!» и еще теснее прижалась к мужниной груди. Но он заметил, что она сдерживает смех.

Он стал настаивать:

— Ну, по совести, признайся. Ведь этой скотине так подходили рога! Вот была бы потеха, вот потеха! Миляга Сури! Ну же, ну, милочка, скажи мне... мне-то уж, во всяком случае, можно признаться.

Он особенно напирал на это «мне», предполагая, что если б у нее и был соблазн изменить Сури, то она сделала бы это именно с ним, с Лейе; и он трепетал от удовольствия, предвкушая признание, в полной уверенности, что, не будь она такой добродетельной, она отдалась бы ему.

Но она не отвечала, а все хихикала, словно вспоминая что-то очень смешное.

Лейе тоже начал смеяться, представляя себе, что мог бы наставить Сури рога. Вот была бы забавная проделка! Вот была бы потеха! Вот умора!

Он бормотал, трясясь от смеха:

— Бедняга Сури, ох, бедняга Сури, подходящая у него для этого была голова! Право же, подходящая, самая что ни на есть подходящая.

Г-жа Лейе под одеялом корчилась от смеха, хохотала до слез, почти до крика.

А Лейе твердил:

— Признайся же, ну, признайся! Будь откровенна. Ты же понимаешь, что меня-то все это не может огорчить.

Тогда она прошептала, задыхаясь:

— Да, да.

Муж настаивал:

— Что — «да»? Ну, рассказывай все!

Она стала смеяться сдержанней и, приблизившись к уху Лейе, который ожидал приятного признания, прошептала:

— Да... я ему изменила.

Он почувствовал ледяной холодок, который пробежал по нему, проникая до самых костей, и растерянно пролепетал:

— Ты... ты ему... изменила... по-настоящему?

Она все еще воображала, что это ему кажется страшно забавным, и ответила:

— Ну да, конечно... по-настоящему.

Он был так взволнован, что должен был сесть; ему спирало дыхание, он был ошеломлен, словно узнал, что сам рогат.

Он помолчал, потом сказал просто:

— Вот как?

Она тоже перестала смеяться, слишком поздно поняв свою оплошность.

Наконец Лейе спросил:

— С кем же?

Она запнулась, подыскивая объяснение.

Он повторил:

— С кем?

Она, наконец, сказала:

— С одним молодым человеком.

Он резко повернулся к ней и сухо возразил:

— Разумеется, не с кухаркой. Я тебя спрашиваю: с каким молодым человеком, понимаешь?

Она не отвечала.

Он схватил одеяло, которым она укрылась с головой, и, отбросив его на середину постели, повторил:

— Я желаю знать, с каким молодым человеком, слышишь?

Тогда она с трудом произнесла:

— Я пошутила.

Но он дрожал от гнева:

— Как? Что такое? Пошутила? Ты что же, смеешься надо мной? Но я этого не потерплю, слышишь? Я спрашиваю тебя: кто был этот молодой человек?

Она ничего не ответила; она лежала на спине не шевелясь.

Он взял ее за руку и крепко стиснул.

— Слышишь ты наконец? Я требую, чтобы ты отвечала, когда я к тебе обращаюсь!

Тогда она испуганно проговорила:

— Ты, кажется, с ума сходишь. Оставь меня в покое!

Он дрожал от бешенства и в отчаянии, не зная, что еще сказать, изо всей силы тряс ее, повторяя:

— Слышишь, что я говорю? Слышишь, что я говорю?

Она сделала движение, чтобы вырваться, и пальцем задела мужа за нос. Он пришел в бешенство, вообразив, что она ударила его нарочно, и ринулся на нее.

Он подмял ее под себя и стал бить изо всех сил по лицу, крича:

— Вот тебе, вот тебе, вот, вот, гадина, шлюха, шлюха!

Потом, задохнувшись, обессилев, встал и направился к комоду, чтобы выпить стакан апельсиновой воды с сахаром, ибо почувствовал такое изнеможение, что готов был лишиться чувств.

А она плакала, уткнувшись в подушку; она рыдала, поняв, что счастью ее настал конец — и по ее же собственной вине!

Потом она пролепетала сквозь слезы:

— Послушай, Антуан, поди сюда. Я тебе солгала; ты сейчас поймешь, выслушай.

И, уже готовая к защите, вооруженная уловками и доводами, она приподняла взъерошенную голову со съехавшим чепцом.

Он повернулся и подошел к ней; ему было стыдно, что он ее побил, но в глубине своего супружеского сердца он чувствовал неиссякаемую ненависть к этой женщине, изменившей тому — Сури.