НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК

Успех отчасти сопутствовал мне. Дитер был очаровательным эсэсовцем: высокий, быстрый, белокурый, голубоглазый, насмешливый. Чтобы завернуть гайку потуже, я даже выставил его нацистом колеблющимся. С истинно мастерским притворством я завел речь о прискорбных эксцессах, без которых, увы, не удалось обойтись фюреру на пути к подлинным свершениям. За стенами нашего бокса только что освобожденные узники концлагеря бесновались на парадном плацу. Те, кто не успел еще сорвать голос, орали. Ночь шла, и ситуация становилась для еврейского капитана все менее и менее выносимой. В глубине сознания у каждого средней руки пацифиста сидит — можете в этом не сомневаться — прирожденный убийца. Потому-то, в первую очередь, такой человек и становится пацифистом. В конце концов, не выдержав моих, как ему справедливо представлялось, издевательств над его моральными ценностями, американец схватил кольт, сумел-таки нажать на курок и застрелил меня.

Могу сказать, что мне не раз доводилось покидать то или иное бренное тело. Так я поступил и на сей раз. И переместился в Америку. Маэстро, выслушав мой рассказ, заметил: «Что ж, этот еврейский капитан подсказал, как нам следует действовать дальше. Отныне мы будем инвестировать и в арабов, и в евреев одновременно!» После чего пожелал мне удачи и отправил меня попастись на воле в Америке. Однако это другая повесть, к сожалению куда менее интересная. Всё, включая меня самого, съежилось в масштабах. Я перестал быть частью истории.

Остается только объяснить, почему я решил назвать свою книгу «Лесной замок», а не как-то иначе. Остается ответить на естественный вопрос, возникающий у всякого, кто проследовал вместе со мною по жизни Адольфа Гитлера, от рождения (и даже того, что ему предшествовало), через детство и отрочество, вплоть до середины, примерно, юности: «Дитер, а при чем тут какой-то замок в лесу? О лесе в твоей книге говорится много, а вот о замке — ни слова».

Я бы ответил так: «Лесным замком» прозвали свой концлагерь, где меня, Дитера, застрелили, его тогдашние узники. «Лесной замок» был разбит на пустыре, некогда представлявшем собой картофельное поле. Не было ни там, ни вокруг ни деревьев, ни хотя бы намека на замок. И вообще ничего интересного — вплоть до самого горизонта. Название таким образом содержало явную издевку, видно, придумал его какой-то остроумец. Узники гордились тем, что им удалось сохранить чувство иронии до самого конца. Ирония стала для них твердыней веры. Стоит ли удивляться тому, что честь изобретения издевательского названия принадлежала одному из уроженцев Берлина.

Если ты немец, и умный немец, то без иронического отношения к жизни тебе никак. Немецкий язык возник изначально как говор простолюдинов, как речь земледельцев-язычников, как средство коммуникации разбившихся на племена охотников и скотоводов. Так что этот язык полон утробной силы, у него вечно бурчит живот, с шумом вздымаются легкие и со свистом работает дыхательное горло; он хорош, когда надо добиться подчинения от домашних животных; на нем удобно выражать чувства, возникающие при виде свежепролитой крови. Учитывая, какая миссия была возложена на немцев в ходе столетий, — вкусить благ западной цивилизации, прежде чем у них окончательно отнимут такую возможность, — я не нахожу ничего удивительного в том, что многие представители немецкой буржуазии, перебравшиеся в большие города из утопающих в грязи деревень, стараются говорить по-немецки так, чтобы этот язык звучал мягче шелка. Особенно дамы. Я намеренно абстрагируюсь сейчас от немецких слов невероятной длины, представляющих собой подлинную угрозу сегодняшним представлениям о технологичности; нет, я имею в виду приторные нёбные звуки, призванные услаждать слух недоумков. Однако для каждого умного немца, в особенности из Берлина, ирония вносит в подобные языковые старания существенную коррективу.

Ну хорошо, я понимаю, что опять отвлекся, однако именно это я и намеревался сделать. Потому что лирическое отступление позволило мне вернуться к самому началу нашего повествования, когда Дитер был членом специального отдела IV-2a. Надеюсь, мы с вами прошли с тех пор изрядную дорогу. Если, предав Маэстро, я не обреку себя на ликвидацию, то когда-нибудь, не исключено, продолжу повествование и поведаю о том, как помогал Адольфу Гитлеру в его политическом становлении на протяжении всех двадцатых и в начале тридцатых годов, потому что именно в этот период с Адольфом случилась любовь всей его жизни, а полюбил он Гели Раубаль, дочь Анжелы. Гитлер был без ума от этой пышнотелой смазливой блондинки. Их взаимоотношения носили на редкость извращенный характер. Как изволила однажды выразиться Путци Ханфштенгл, высокопоставленная сподвижница Гитлера, профессиональная пианистка и светская львица, «Адольфу нравится играть только на черных клавишах».