Норман Мейлер - Вечера в древности

Очищенный, начиненный и крепко стянутый, я был помещен в раствор крупной соли — той, что высушивает мясо, превращая его в камень, — и лежал там под грузом, удерживавшим меня на дне. Медленно, на протяжении бесконечных протекших затем дней, когда воды моего тела были таким образом преданы жажде соли (припавшей к моей плоти, подобно каравану, прибывшему в оазис), всем влагам, с их неутолимым желанием растворить мою мякоть, пришлось навсегда покинуть мои члены. Опущенный в эту соль, я стал твердым, как кора дерева, затем как горная порода, и почувствовал, как последнее из того, что осталось от меня, уходит, чтобы воссоединиться с моим Ка, моей Ба и моей устрашающей Хаибит. И раковина моего тела вошла в камень возрастом в десять тысяч лет. И притом, что я уже ничего не мог обонять (не более чем камень способен воспринимать запах), отвердевшая плоть моего тела стала похожа, однако, на одну из тех витых ракушек, что, выброшенные морем на берег, все еще хранят рокот волн, слышный, когда подносишь их к уху. Я стал чем-то вроде этого рокота, ибо был близок к тому, чтобы слышать древние голоса, проносящиеся над песками — если теперь я не мог обонять, то, во всяком случае, мог слышать — и точно дельфин, чьи уши, говорят, могут улавливать эхо с другого конца моря, так и я погрузился в соленую влагу, и мое тело уходило все дальше и дальше. Подобно камню, окутываемому туманом, прогреваемому солнцем и впитывающему запах моря на берегу, входил я в эту немую вселенную, где частью получаемого нами дара была способность слышать истории, которые всякий ветерок рассказывает каждому камню.

И все же, даже притом что меня несло по этим путям с Мени (его лакированный покров был влажен от моего дыхания — так близко я прижимал его к себе), я, наверное, пошевельнулся во сне или переместился в пространстве в скитаниях сна, ибо случилось так, что два облака встретились. Могло ли соприкосновение этих облаков покачнуть мой сон? Я почувствовал, как с каждым вздохом мое тело нисходит в гроб мумии, да, погружается в него, будто ее твердая оболочка была всего лишь мягкой, податливой землей, да, я вливался в покров мумии, и моя память и Мени снова стали одно. Еще раз я почувствовал священнодействия бальзамировщиков и пережил часы, когда они смывали соль с моего отвердевшего тела жидкостью из сосуда с составом не менее чем из десяти благовоний. «О, благоухающая душа Великого Бога, — нараспев говорили они, — Твой аромат столь прекрасен, что лицо Твое никогда не изменится и не исчезнет». Слов я не слышал, но их звуки были знакомы мне давно, я понимал, что говорится, и мне не нужно было принюхиваться к мази, которую они втирапи мне в кожу и умащали ею мои ноги, укладывали мою спину в священное масло и золотили ногти на моих руках и ногах. Они наложили специальные пелены мне на голову, повязку Нехеба на лоб, а Хатхор — на лицо; повязка Тота легла мне на уши и была скреплена у рта; ее край закрыл мне подбородок и заднюю сторону шеи; двадцать два отрезка ткани были наложены на правую сторону моего лица, и двадцать два — на левую. Они вознесли молитвы о том, чтобы я мог видеть и слышать в Царстве Мертвых, они натерли мои икры и бедра маслом черного камня и священным маслом. Пальцы на моих ногах были обернуты в полотно, на каждом кусочке которого был изображен шакал, а мои руки были завернуты в другое полотно с изображениями Исиды, Хепи, Ра и Имсета. Меня омыли водной настойкой камеди. Оборачивая, они укладывали амулеты, фигурки из бирюзы и золота, серебра и ляпис-лазури, хрусталя и сердолика; один из моих пальцев с позолоченным ногтем проскользнул в кольцо, брелок которого содержал смесь из тридцати шести капель [7] Число составляющих бальзамической смеси , по Баджу, соответствовало тридцати шести ипостасям Осириса. — по одной каждой из составляющих бальзамирования. Затем они наложили цветы растения анхам , потом полотнища и скатанные полотна, узкие полоски, длиннее, чем царская лодка, и сложенные полотна, чтобы заполнить все мои полости. Вместе с Мени я вдыхал запах бальзамической смолы, которая должна была припечатать полотна к моим каменным порам. Я слышал звуки молитв и чувствовал легкое дыхание художников, разрисовывавших мой саркофаг, они пели друг для друга в жаркой палатке под проходящим над ней солнцем. И пришел день, когда наконец я узнал звук камней мостовой, по которым с грохотом волокли повозку со мной и всем тяжким грузом погребального саркофага к гробнице, где меня должны были похоронить в нескольких гробах, и мне были слышны тихие всхлипывания женщин, такие же нежные, как отдаленные крики чаек, и возглашения жреца: «Вот идет Бог Хор со Своим Ка». Гроб ударился о ступени усыпальницы. Затем прошло несколько часов — часов ли? — церемонии, которую я не мог ни слышать, ни обонять; ничего, кроме звона сосудов с едой, стука небольших орудий и звука жидкостей, выливаемых на пол, но все это отдавалось в моей каменной сути, словно глухой рев подземной реки, что низвергается водопадом в пещерах, а затем на мою голову пал камень, после чего послышался скрежет цепей, но на самом деле это резцом [8] Резец использовался в церемонии «отверзания уст и очей» во время мумификации умершего. касались моего лица. Потом я ощутил, как некая огромная сила разжимает мои каменные челюсти, и множество слов влилось в мой рот. Я услыхал рев вод моего зачатия и надрывающие сердце рыдания — мои собственные? Я не знал. Реки воздуха подкатили ко мне, подобно новой жизни — и забытое первое мгновение смерти нахлынуло и ушло так же быстро. Затем родился мой Ка, иными словами, я родился вновь, и сколько времени прошло — день, год или время, за которое не могли умереть десять Царей? Но я восстал и снова был собой, существовал отдельно от Мени и его несчастного тела в гробу.