Рэй Брэдбери - Мандарин

Как-то поздним вечером, примерно с год тому назад, я ужинал в дорогом ресторане, испытывая довольство самим собой и своим местом в этом мире (совсем недурное чувство для человека, которому уже перевалило за семьдесят). Потягивая второй бокал вина, я взглянул на официанта — до этого его присутствие оставалось незамеченным, так как он был все время далеко или находился у меня за спиной.

Это было как в кино, когда пленка внезапно стопорится в проекторе и изображение застывает. У меня захватило дух.

Я знал его когда-то. И не виделся с ним целую вечность. Он был моих лет, и все же его можно было узнать. Поэтому, когда он подошел к столику, чтобы долить в мой бокал вина, я рискнул обратиться к нему со словами:

— Мне кажется, мы с вами знакомы.

Официант посмотрел мне в лицо и отрицательно покачал головой.

— Не думаю. Вероятно, вы обознались…

Тот же лоб, та же стрижка, те же глаза, что и полвека назад.

— В последний раз мы встречались еще до войны, пятьдесят семь лет назад.

Официант отвел глаза в сторону и на мгновение задумался.

— Нет, мне кажется…

— Тридцать девятый год, — сказал я. — Мне было тогда девятнадцать. Мы были сверстниками.

— Тридцать девятый? — Он принялся изучать мое лицо. — Честно говоря, я вас не помню…

— Тогда у меня еще были светлые волосы, да и весил я фунтов на сорок меньше. Денег на приличную одежду у меня тогда не было, и я появлялся в центре только субботними вечерами, чтобы послушать выступавших в парке уличных ораторов. Мне нравилось следить за их бесконечными прениями.

— Першинг-Сквер, — едва заметно улыбнулся официант. — Да, точно. Я туда тоже любил похаживать. Лето тридцать девятого. Першинг-Сквер…

— В ту пору все мы были совсем еще детьми — одинокими, никому не нужными детьми.

— Девятнадцатилетние всегда одиноки. Чего только мы не делали, чтобы развеять чувство одиночества!

Мне все-таки удалось задеть его за живое.

— В нашей компании было пять-шесть молодых ребят. Денег у нас не было, и мы просто шлялись по городу, заглядывая иногда в пивнушки. Пиво тогда продавали только тем, кто показывал удостоверение личности, и поэтому мы ограничивались колой. Заплатишь двадцать пять центов и целый час сидишь в баре, разглядывая посетителей…

— «Петрелли»… — мечтательно произнес официант. — Сто лет не вспоминал этот бар. А вот вас я что-то не припомню… Звать-то вас как?

— Мое имя вам ничего не скажет. Да мы и не называли друг друга по именам — «привет», и только. Впрочем, у нас были клички. Карл, Дуг, Малыш… Если не ошибаюсь, вас мы называли Рамоном.

Официант скомкал полотенце.

— Откуда вам это известно? Должно быть, вы слышали…

— Ничего я не слышал — просто вспомнил. Вас ведь называли Рамоном, не так ли?

— Говорите потише.

— Да или нет? — спросил я тихо.

Он коротко кивнул.

— Мне было очень приятно с вами поговорить, но я…

Он явно тяготился этим разговором, но тут мне на ум пришло еще одно воспоминание.

— Мы впятером или вшестером бродили по городу и как-то зашли поесть сандвичей в закусочную «Френч Дип» возле мэрии. Парень, который нас угощал, то и дело смеялся и пел. Вы не помните, как его звали?

— Сонни, — сказал внезапно официант. Сонни. В то лето он постоянно пел одну и ту же песенку!

— «Мандарин»!

— Ну у вас и память!

— Мандарин…

Написал эту песенку Джонни Мерсер, [1] Джонни Мерсер (1909–1976) — американский певец, композитор и поэт-песенник, соавтор множества мюзиклов, как бродвейских, так и голливудских; в 1942 г. с двумя партнерами основал компанию «Кэпитол Рекордз». а пел ее Сонни.

В ту ночь именно он водил нас по улицам ночного города.

— Мандарин…

Мы стали называть его Мандарином, потому что это была его любимая песенка, он пел ее все лето. А осенью все мы отправились на войну. Никто не знал ни его настоящего имени, ни того, где он жил или откуда он был родом. Мы видели его только по пятницам и субботам, когда он важно, словно вельможная дама, сходил с трамвая, напевая свою обычную песенку.

Мандарин. Сонни. Имя неизвестно. Он был довольно высоким — около шести футов — и очень худым (сам он называл себя не иначе как стройным). Спустившись, он попадал в наше окружение, и был теплый летний вечер — погода, казалось, изменялась по мановению его изящных рук с тонкими пальцами, сжимающими длинный мундштук, которым он, смеясь, указывал на силуэты зданий, на деревья или, скажем, на нас. Он смеялся решительно над всем, и мы смеялись вместе с ним, ибо жизнь в ту пору казалась нам чем-то чертовски забавным.