Александр Дюма: Дюма. Том 53. Прусский террор. Сын каторжника

Это заявление было встречено радостным одобрением.

Но не только в этом проявилось всеобщее воодушевление: понадобилось открыть не один предохранительный клапан для того, чтобы выпустить пар, нагнетаемый крайне возбужденной толпой.

Все там же, на аллее, но чуть дальше, на углу Фридрих-штрассе, люди узнали певца, возвращавшегося с репетиции из Большого театра. Однажды этому певцу пришла в голову мысль исполнить в театре известную песню Беккера «Свободный немецкий Рейн!», а сейчас здесь оказался человек, слышавший его там. Он сообразил, что теперь как раз подходящий случай еще раз послушать патриотическую песню, и принялся кричать: «Генрих! “Немецкий Рейн!”, “Свободный немецкий Рейн!”»

Услышав эти призывы, люди узнали певца (у него в самом деле был прекрасный голос, и он действительно превосходно исполнял эту песнь), окружили его, и он не заставил себя долго упрашивать.

Итак, посреди улицы, до отказа запруженной народом, der Herr Heinrich [7] Господин Генрих (нем.). запел, да самым раскатистым голосом, песню, о которой наш перевод, скорее точный, чем изящный, даст вам представление:

Воронья бешеная стая Кричит на все лады: «Убей!»

Но не получит свора злая Немецкий наш свободный Рейн!

Пока блестят его одежды,

И воды спят зеленым сном,

Пока челноке шептаньем нежным Взбивает пену под веслом.

Пока вино в мехах играет.

Подобно крови наших вен.

Не взять им — я уж верно знаю —

Немецкий наш свободный Рейн!

Пока в туманном полумраке Чуть различима Лорелей,

И рыбаку неверным знаком Приблизиться велит смелей,

Пока скала суровым взором Глядит в безудержный поток,

Пока готическим соборам Еще не вышел жизни срок,

Не заполучит вражье семя Немецкий наш свободный Рейн —

Пока живет последний немец,

В бою святом не убиен!

Если поэма, представленная нами читателю, имела успех, то песня вызвала уже безграничный восторг и произвела ошеломляющее впечатление. Но тут вдруг, совершенно неожиданно для всех, раздался мощный свист, казалось вырвавшийся из гортани локомотива: перекрывая крики восхищения и как бы протестуя, он обрушился на распалившихся слушателей и хлестнул, если можно так сказать, певца по лицу.

Даже если бы в гущу толпы упал снаряд, он не произвел бы более сильного действия. Послышался глухой рокот, похожий на тот, что предшествует грозе, и глаза людей обратились в сторону, откуда послышался этот протест.

И тогда нее увидели сидевшего та отдельным столиком красивого молодого человека двадцати пяти или двадцати шести лет, блондина с белой кожей, скорее изящного, чем могучего телосложения, с короткой остроконечной бородкой и тонкими усиками Ван Дейка, которого он несколько напоминал как лицом, так и костюмом.

Он держал и руке бокал шампанского, налитый им из только что откупоренной бутылки.

Не опасаясь злонамеренных помыслов, объектом которых он стал, и обращенных к нему угрожающих взглядов и поднятых кулаков, он встал, поставил ногу на стул и, подняв бокал над головой, сказал:

— Да здравствует Франция!

Затем он поднес бокал к губам и в один прием проглотил все его содержимое.

На мгновение в широком кругу зрителей, обступивших молодого француза, наступило оцепенение. Многие не знали нашего языка, и они не поняли тоста. Другие поняли, но, оценив смелость, с какой молодой человек бросил вызов разъяренной толпе, смотрели на провинившегося больше с удивлением, чем с негодованием. Наконец, были и такие, что все поняли и посчитали как намерение, так и действие француза оскорбительными, а значит, за такое двойное оскорбление положено было ему отомстить. При медлительности, всегда свойственной немцам, когда они принимают решения, эти люди могли бы дать ему время сбежать, но у него самого не возникло на то ни малейшего желания. Как раз напротив: всем своим поведением он показывал, что ждал последствий своего поступка и, каковы бы они ни были, готов был встретить их.

И, словно в ожидании более серьезного нападения, которое зрело против него, ибо слово «Franzose! [8] Француз! (нем.) » звучало уже угрожающе, он сказал на превосходном саксонском, наилучшем, какой только можно услышать от Тьонвиля до Мемеля:

— Да, я француз. Меня зовут Бенедикт Тюрпен. Я мог бы сказать вам, что я немец, раз говорю по-немецки так же хорошо, как и вы, и даже лучше, пасколь я получил образование к Гейдельберге. Берусь сразиться на рапирах, пистолетах, палках, шпагах, саблях, потягаться в рукопашном бою, возьмусь за любое другое оружие, какое вы пожелаете выбрать. Я живу в гостинице «Черный Орел» и готов дать удовлетворение любому, кто его потребует.