Александр Дюма - Дюма. Том 44. Волчицы из Машкуля

Эти раздумья, охватывавшие маркиза, как правило, в дождливые дни, когда скверная погода мешала предаться любимой забаве, — эти раздумья порой вызывали у него мучительную растерянность.

Он вышел из затруднительного положения так, как поступают в подобных обстоятельствах все вялые, слабохарактерные люди, все, кому не хватает духу принять решение: оставил все без изменений.

В 1831 году Берте и Мари исполнилось семнадцать лет, а маркиз оставался все в том же неопределенном состоянии.

И тем не менее, как это ни покажется странным, маркиз все еще не решил окончательно, должны ли его дочери оставаться с ним или нет.

А Жану Уллье, повесившему на гвоздь ключ от своего дома в Ла-Шеврольере, ни разу за четырнадцать лет не пришло в голову снять этот ключ с гвоздя.

Он терпеливо ожидал, когда хозяин прикажет ему вернуться домой; но поскольку с его появлением в замке воцарились чистота и порядок и маркизу с тех пор ни разу не пришлось жаловаться на неудобство, связанное с отсутствием пуговиц; поскольку охотничьи сапоги всегда были смазаны жиром, а ружья всегда находились в таком состоянии, словно побывали в мастерской лучшего нантского оружейника; поскольку Жан Уллье с помощью суровых приемов, перенятых у одного из товарищей по разбойничьей армии, мало-помалу отучил кухарку вымещать дурное настроение на хозяине; поскольку гончие всегда были просто загляденье — не слишком толсты и не слишком тощи, с блестящей шерстью, четыре раза в неделю выдерживали бег по восемь-десять часов и каждый раз брали след; поскольку веселый щебет и милые шалости детей, их порывистые ласки скрашивали его однообразное существование и так приятно было коротать вечера и дождливые дни с Жаном Уллье за беседами и воспоминаниями о былой войне, ставшей теперь достоянием истории, ведь с тех пор уже минуло лет тридцать пять — в общем, поскольку маркиз как бы вновь ощутил нежную заботу, домашний уют, то мирное счастье, каким он наслаждался с Евой и к каким теперь прибавилась упоительная радость охоты, — по всем этим причинам маркиз изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год откладывал минуту расставания.

Что до Жана Уллье, то у него имелись свои причины не торопить маркиза с решением. У этого человека было не только отважное, но и доброе сердце.

Как мы уже рассказывали, он сразу же привязался к Берте и Мари и в его душе отца, тосковавшей по утраченным детям, привязанность вскоре переросла в любовь, и со временем эта любовь стала безграничной. Сначала он никак не мог понять, почему маркиз не желал предоставить близнецам права тех детей, которых он надеялся иметь в законном браке, чтобы не дать угаснуть своему роду. В Нижнем Пуату, если кто-нибудь обидел честную девушку, был только один способ поправить дело: жениться. Если маркиз уже не мог это сделать, то, как полагал Жан Уллье, было бы вполне уместно, по крайней мере, не отказываться от детей, которых, умирая, оставила Ева. После двух прожитых в замке месяцев вандеец, поразмыслив обо всем этом, взвесив все в уме и проверив сердцем, был бы очень недоволен, если бы ему велели уехать, и тут уж чувство уважения, которое он испытывал к маркизу де Суде, не помешало бы, ввиду чрезвычайных обстоятельств, высказать хозяину свое мнение прямо и открыто.

К счастью, маркиз не посвятил слугу в хитросплетения своих мыслей, поэтому Жан Уллье, приняв временное за постоянное, подумал, что его хозяин считал правомерным присутствие девочек в замке и выполнял тем самым свой отцовский долг.

Ко времени, которым завершается наша вводная часть, быть может несколько затянувшаяся, Берте и Мари пошел восемнадцатый год.

Древняя кровь маркизов де Суде, смешавшись со здоровой кровью английской простолюдинки, совершила чудо: дочери Евы превратились в цветущих девушек с правильными, тонкими чертами лица, со стройной и гибкой талией, с осанкой, полной благородства и изысканности.

Они были поразительно похожи друг на друга, как это обычно бывает у близнецов, но только у Берты волосы были темные — в отца, а у Мари белокурые — в мать.

К несчастью, в воспитании этих красавиц основное внимание уделялось их физическому развитию, но никак не совершенствованию других качеств, присущих их полу.

Да и могло ли быть иначе, если они росли возле отца, человека бездеятельного и вялого, раз и навсегда решившего жить сегодняшним днем, не заботясь о будущем?

Жан Уллье был единственным воспитателем дочерей Евы, так же как прежде он был их единственной нянькой.