Уильям Сароян - Ученик брадобрея

Мустафа, жалея своего ученика, взял его за руку и отвел в маленькую комнатушку за мастерской. Здесь стояла кушетка, на которую он иногда ложился вздремнуть теплыми летними вечерами, пока Маркар дожидался посетителей.

– Приляг, сынок, – сказал цирюльник, – тебе нужно проспаться.

Маркар погрузился в мякоть кушетки. Его язык все еще был занят россказнями о несчастном слепце – плоде его нетрезвой фантазии. Слепец служил ему символом человеческого одиночества, идолом, которому Маркар поклонялся.

– Слепой, эфенди, – продолжал он, – да оградит его Бог от собак, трусов и воров. Пусть ему приснятся тысячи солнц, и каждое – в тыщу раз ярче нашего. Пусть губы его лобзают девственниц. Ага, до чего же нам повезло! Эфенди, какая на нас сошла благодать!

Красноречие молодого человека нисколько не удивило цирюльника: он к этому привык.

– Сынок, – сказал он, – твои враки слаще самой красивой правды. Спи, засыпай.

Маркар плыл навстречу сновидениям, не прошло и минуты, как раздался его могучий храп. Мустафа вернулся в мастерскую, тихонько прикрыв за собой дверь. Он скатал аккуратненькую папироску, прикурил и вдохнул душистый дым. «Какой же я глупец! – думал Мустафа. – У меня и самого-то нет работы, а я еще нанимаю ученика и плачу ему за вранье».

– Слепой, – бормотал он. – Какой же у него богатый ум, теплое воображение. Он никогда не станет брадобреем. Никогда. От него несет перегаром, а с его губ слетают нежнейшие цветы чистой поэзии. И ему-то становиться цирюльником! Чепуха какая-то!

Бедный Маркар. Он спал так, словно в мире воцарились порядок и совершенство. Он храпел, как купец, живущий в достатке и процветании, ибо в подобных вещах люди равны. Уложите спать оборванного подмастерья рядом с разодетым в пух и прах торговцем шелками, и вы увидите: их носы будут рвать воздух с одинаковым остервенением. В обыденных делах все люди похожи друг на друга: заурядные, жалкие, продажные. Грош цена в базарный день. В братстве наготы нищий – брат и попу, и поэту, и политику. Снимите с самой горделивой головы роскошный тюрбан, сорвите с благочестивого священника черную рясу, лишите гордеца чувства защищенности, отберите у тщеславного его уют. Что останется? Стон, зуд, храп, всхлип, визг. Козлиные прыжки, ослиный крик, безмозглые оратории попугаев.

Куда девался человек? Тот, что возвышался над другими, подобными себе, только потому, что платье его было скроено из другого сукна? Тот, которого звон монет превращал в божество? Тот, который благодаря ширине своих плеч, мощи своих мышц и горделивой осанке слыл великаном среди людей? Разве он не так же страдает и мается из-за крошечной блохи? Какая жалкая плоть скрывается под всеми этими изысканно расшитыми покровами культуры!

Маркар дрых, храпел и видел сны. Только в страдании люди едины. В радости же они порознь. Простой добрый человек довольствуется любой крышей, лишь бы не протекала, любой постелью, лишь бы согревала. Для него хлеб есть хлеб, а вода – благодать. Он живет самыми безыскусными вещами. Его дети не хватают звезд с неба, но они и не душегубы. Его жена не ангел, но и не потаскушка. Мир добр. Время не загоняет его до умопомрачения. Жизнь приятна. Бог ласков.

А вот злобная душа, будь она высокого происхождения или низкого, бедная ли, богатая, вечно всем недовольна и ничем ей не угодишь, хоть вывернись наизнанку. Подай такому человеку гроздь самого роскошного пурпурного винограда, что растет на холмах, и он прорычит, что ты всучил ему кислятину. Посади его во дворец, он станет скулить, что ты притащил его в хлев. В теплый сияющий солнечный день он будет требовать дождя. В дождь он скиснет и примется хныкать и жаловаться, что промок до нитки. Дашь ему одну монету – мало. Дашь ему тысячу – он потребует две. Сделай его королем – он все равно останется таким же суетливым и мелочным. Скажи ему: «Ты – Бог», – так и тогда он заноет, что ему этого мало, мало, мало. А все от того, что в груди у него бьется недоброе сердце. Кровь в жилах – мутная. И сам он весь до мозга костей прогнил. Его зрение отравлено ядами – в цветке он видит уродство. Его ноздри протухли: цветочный аромат для него – зловоние. Слух расстроен – птичье пение он принимает за досадный, назойливый шум. Руки – поросли бородавками, а он считает, что это у всех остальных они покрыты болячками да язвами. Сам – жадина и жмот, он обвиняет в скаредности своих друзей. Лживым своим языком он клеймит всякую правду кривдой.

Оборванный, нечесаный и пьяный бедняк Маркар спал здоровым глубоким сном султана, сотрясая окрестности мощным храпом, каким храпят судьи на своих скамьях. И сны его были прозрачнее снов Пророка: ему снился Бог. И хоть от него несло перегаром, дух его был чист и светел. Маркар – прямой потомок древнего рода пьяниц, выпивох и петухов, поэтов, певцов и плясунов. По отцовской линии, как и по материнской, его род был в изобилии представлен беспросветными пьянчугами и искусными рассказчиками. С появлением на свет Маркара в нем все эти качества, всегда присущие его семейству, слились в единое могучее целое. Так что, выпивши, этот молодой человек становился поэтом, а трезвый – превращался в пьяницу, или наоборот, если хотите.