Саки - Драма Реджинальда

Реджинальд в истоме прикрыл глаза, как это делает человек, имеющий довольно красивые ресницы и считающий ненужным это скрывать.

– На днях, – сказал он, – я напишу настоящую драму. Никто ничего в ней не поймет, но по домам все разойдутся со смутным ощущением неудовлетворения собственной жизнью и всего того, что ее окружает. Потом комнаты оклеят новыми обоями, и все позабудется.

– А у кого во всем доме дубовые панели, с теми что? – спросил его собеседник.

– Пусть сдирают со ступенек ковры, – продолжал Реджинальд, – но не могу же я отвечать за то, чтобы у всей публики был хеппи-энд. Моя пьеса рассчитана на то, чтобы возбудить человеческую активность. Хорошо бы, некий епископ сказал, что она безнравственна и вместе с тем прекрасна, что ни одному драматургу такое прежде и в голову не приходило, и все примутся осуждать епископа, а пьесу будут досматривать до конца, зная, что иного выхода нет. Требуется ведь немало мужества, чтобы, привлекая всеобщее внимание, выйти из зала в середине второго акта, тогда как экипаж заказан на двенадцать. А начнется действие с того, что волки будут что-то рвать на части среди пустынного пространства – самих волков, разумеется, не будет видно, но зато будет слышно, как они рычат и что-то с хрустом грызут, и я бы даже подумал о том, чтобы и зловоние, исходящее от волков, витало над рампой. Как бы это красиво выглядело в программке: «Волки в первом акте, постановка Джамрака». Старая леди Уортлберри, не пропускающая ни одной премьеры, обязательно закричит. С той поры, как она потеряла первого мужа, нервы у нее совсем сдали. Он внезапно скончался, наблюдая за игрой в крикет на первенство графства; тогда семь лунок на два с половиной дюйма наполнились дождевой водой, и, как полагали, от чрезмерного нервного напряжения он и умер. Она была просто в шоке; все дело в том, что то был первый потерянный ею муж, и с тех пор она всякий раз кричит, когда после обеда происходит что-то волнующее. А как только публика услышит крик леди Уортлберри, можно будет считать, что начало положено хорошее.

– А что же сюжет?

– В сюжете, – отвечал Реджинальд, – будет заключена одна из тех небольших трагедий, которые постоянно происходят вокруг. Да возьмите хоть историю с Мадж-Джервизами, которая имеет ненавязчивое сходство с тем, что произошло в поэме «Энох Арден». [1]Женаты они были лишь года полтора, и обстоятельства препятствовали тому, чтобы они часто виделись. Что до него, то ему вечно надо было играть в гольф с кем-нибудь в паре то в одном конце страны, то в другом, а она с благотворительными целями посещала трущобы, причем относилась к этому так же серьезно, как другие люди относятся к спортивному увлечению. Полагаю, что в случае с ней так дело и обстояло. Она принадлежала к гильдии Несчастных Душ, а за ними числится то, что они однажды чуть не перевоспитали прачку. Вообще-то никогда еще никому не удавалось перевоспитать прачку, потому и конкуренция такая острая. Можно полусотнями спасать уборщиц, угощая их чаем и воздействуя личным обаянием, но с прачками дело обстоит иначе; у них чересчур высокое жалованье. Эта упомянутая выше прачка, родом из Бермондси или что-то вроде того, стала быстро оправдывать возлагавшиеся на нее надежды, и наконец было решено, что ее запросто можно выставить в окне как пример хорошей работы. Но для начала ее показали в гостиной в доме Агаты Кэмелфорд; и надо же такому случиться – среди закусок по ошибке оказались шоколадные конфеты с ликером – самые настоящие конфеты с ликером, притом шоколада в них было очень мало. Ну и, разумеется, бедняжка выудила их и все, что нашла, припрятала в укромном уголке. Это все равно что обнаружить в пустыне загон для лосей, как она потом пристрастно выражала свои чувства. Как только ликер начал действовать, она стала изображать домашних животных, как у них это принято в Бермондси. Поначалу она изобразила танцующего медведя, а Агата, как вы знаете, не любит, когда танцуют, если только это не происходит в Букингемском дворце под должным надзором. Потом она взобралась на рояль и изобразила обезьянку шарманщика; по-моему, эту тему она трактовала скорее в духе реализма, а не по Метерлинку. Наконец, она свалилась во внутренности рояля, после чего заявила, что она – попугай в клетке; по-моему, хотя представление и было экспромтом, подготовилась она к нему превосходно, ни разу не сбившись; никто прежде ничего подобного не видел и не слышал, за исключением баронессы Бубельштайн, которой довелось как-то присутствовать на заседаниях австрийского райхсрата. Агата же проходит курс лечения в Бакстоне.