Оноре Бальзак - Дело об опеке

У отца, как и у детей, наружность соответствовала всему их духовному облику. Г-н д'Эспар, — ему было тогда лет пятьдесят, — мог бы служить образцом родовитого дворянина XIX века. Худощавый, светловолосый, с благородным лицом, он обладал каким-то прирожденным изяществом, говорившим о возвышенных чувствах; однако он поражал своей подчеркнутой холодностью, как бы требуя к себе особого уважения. Орлиный, слегка искривленный вправо нос, — недостаток, не лишенный своеобразной прелести, — синие глаза, высокий лоб с резкими надбровными дугами, только сильнее оттенявшими глаза, сгущая их синеву, — все указывало на ум прямой и настойчивый, на безупречную честность, но в то же время придавало его лицу какое-то странное выражение. Крутой лоб действительно мог показаться отмеченным печатью безумия, а густые сросшиеся брови еще усиливали своеобразие лица. У него были белые, холеные руки аристократа, узкая, с высоким подъемом нога. Речь у него была невнятная, заикающаяся, манера излагать свои мысли — неясная, и у собеседника создавалось впечатление, будто он, как принято выражаться в просторечии, плетет языком, сбивается, не находит главного, сам себя прерывает, не заканчивает фразы. Этот чисто внешний недостаток совсем не вязался с твердой линией рта и резко очерченным профилем. Несколько порывистая походка соответствовала его манере говорить. Все эти особенности как бы подтверждали приписываемое ему помешательство. Всегда тщательно одетый, он тем не менее очень мало тратил на самого себя, по три, по четыре года носил один и тот же черный сюртук, старательно вычищенный старым слугой. Оба его сына отличались красотой и тем особым изяществом, которое уживается с аристократической надменностью. Прекрасный цвет лица, ясный взгляд, нежная, прозрачная кожа свидетельствовали о чистоте нравов, правильном образе жизни, равномерном чередовании работы и развлечений. У обоих были черные волосы и синие глаза, слегка искривленный, как у отца, нос, но, возможно, от матери они унаследовали спокойную уверенность речи, взгляда и осанки, свойственную всем Бламонам-Шоври. Их голоса, чистые, как хрусталь, волновали душу и очаровывали своей мягкостью; словом, женщина жаждала бы услышать такой голос, после того как заглянула бы в синее пламя таких глаз В их гордости была своеобразная скромность, целомудренная сдержанность, своего рода noli me tangere [2] Не тронь меня (лат.). ; будь они старше, во всем этом можно было бы заподозрить расчет, настолько они возбуждали желание узнать их поближе. Старшему, графу Клеману де Негреплису, пошел шестнадцатый год. Уже два года, как он снял изящную английскую курточку, какую еще носил младший брат, виконт Камилл д'Эспар. Граф, полгода тому назад оставивший коллеж Генриха IV, был одет как молодой человек и, видимо, испытывал удовольствие от своего первого элегантного костюма. Отец не хотел, чтобы юноша загубил целый год на изучение философии, и решил завершить его образование изучением высшей математики. Кроме того, маркиз обучал его восточным языкам, международному праву, геральдике, истории по первоисточникам: по грамотам, летописям, сборникам узаконений. Камилл же только недавно перешел в класс риторики.

День, избранный Попино для допроса г-на д'Эспара, пришелся на четверг, когда в коллежах нет занятий. Оба брата играли в саду до девяти часов утра, пока не проснется отец. Младший брат впервые собирался отправиться в тир и просил старшего замолвить за него словечко перед отцом и получить разрешение. Клеман пытался сопротивляться его уговорам. Виконт всегда чуть-чуть злоупотреблял тем, что он был сильнее брата, и нередко вызывал его на драку. И вот оба мальчика под конец увлеклись, принялись бороться и драться, забавляясь, как школьники. Гоняясь друг за другом по саду, они расшалились и разбудили отца; не замеченный ими в пылу боя, он смотрел на них из окна. Маркиз с радостью глядел на сыновей; тела их сплетались, как змеи; лица, разгоряченные борьбой, раскраснелись, глаза метали искры, руки и ноги извивались, словно струна на огне; они падали, подымались, вновь сходились, как борцы на арене, и доставляли отцу то ощущение счастья, которое вознаграждает за самые жгучие страдания бурной жизни. Двое жильцов — один в третьем, другой во втором этаже — принялись злословить насчет помешанного старика, стравливающего себе на потеху собственных детей. Сейчас же отовсюду высунулись любопытные физиономии, маркиз их заметил и позвал сыновей. Они тут же взобрались на подоконник и спрыгнули к нему в спальню, и через минуту Клеман добился разрешения для Камилла. У соседей же только и было разговоров, что о новом признаке помешательства маркиза.