Владимир Набоков - Истинная жизнь Себастьяна Найта

— Так вы хотите видеть мою подругу? — спросила она, и в ее хрустально-прозрачном французском мне почудилась восхитительная старосветская обходительность.

Я представился.

— Да, я видела вашу карточку, — сказала она. — Вы ведь русский, не правда ли?

— Я пришел по очень деликатному делу, — пояснил я. — Но скажите прежде, прав ли я, полагая, что мадам Граун — моя соотечественница?

— Mais oui, elle est tout ce qu'il y a de plus russe, [16]— ответствовала она своим нежным звенящим голосом. — Муж ее был немец, но он тоже говорил по-русски.

— О, — сказал я, — прошедшее время тут очень кстати.

— Вы можете быть со мною откровенны, — сказала мадам Лесерф. — Я обожаю деликатные поручения.

— Я родственник, — продолжал я, — английского писателя Себастьяна Найта, — он умер два месяца назад, и я надеюсь написать его биографию. У него была близкая приятельница, он с ней познакомился, когда в двадцать девятом году отдыхал в Блауберге. Я пытаюсь ее отыскать. Вот, кажется, и все.

— Quelle drôle d'histoire! [17]— воскликнула она. — А что бы вы хотели от нее услышать?

— Да все, что ей заблагорассудится… Но должен ли я понимать… вы действительно думаете, что мадам Граун и есть та дама?

— Очень возможно, — сказала она, — хоть и не помню, чтобы я от нее когда-нибудь слышала это имя… как вы сказали?

— Себастьян Найт.

— Нет, не слыхала. Но все же вполне возможно. У нее всегда заводятся друзья, где бы она ни жила. Il va sans dire, [18]— добавила она, — вам следует поговорить с ней самой. Я уверена, она вам покажется очаровательной. Какая, однако, странная история, — повторила она, глядя на меня с улыбкой. — Зачем вам писать о нем книгу и как получилось, что вы не знаете имени этой дамы?

— Себастьян Найт был человек довольно скрытный, — пояснил я. — А ее письма, которые у него хранились… понимаете, он пожелал, чтобы после его смерти они были уничтожены.

— Правильно, — сказала она, оживляясь, — я его вполне понимаю. Всегда жгите любовные письма. Прошлое — самое благородное горючее. Не подать ли чаю?

— Нет, — отвечал я. — Чего бы я хотел, так это узнать, когда можно видеть мадам Граун.

— Скоро, — ответила мадам Лесерф. — Сейчас ее нет в Париже, но, может быть, вы могли бы зайти завтра? Да, это наверное будет в самый раз. Она может вернуться уже сегодня вечером.

— Прошу вас, — сказал я, — расскажите немного о ней.

— Что ж, это нетрудно, — сказала мадам Лесерф. — Она хорошо поет. Ну, знаете, цыганские песни. Она необыкновенная красавица. Elle fait des passions. [19]Я страшно ее люблю, и для меня в этой квартире всегда есть комната, когда я бываю в Париже. Вот, кстати, ее портрет.

Она бесшумно и неторопливо прошлась по устланной толстым ковром гостиной и сняла с рояля большую обрамленную фотографию. С минуту я рассматривал полуотвернутое от зрителя изысканно-красивое лицо. Мягкий изгиб щеки и пропадающий взлет брови — очень русские, подумал я. На нижнем веке и налитых темных губах лежало по блику. Выражение лица показалось мне странной смесью мечтательности и коварства.

— Да, — сказал я. — Да…

— Так это она? — испытующе спросила мадам Лесерф.

— Возможно, — отвечал я, — и мне не терпится ее увидеть.

— Я попробую разведать сама, — сказала мадам Лесерф с очаровательным видом заговорщицы. — По-моему, гораздо достойнее написать книгу про людей, которых знаешь, чем сделать из них котлетный фарш, а потом подавать это как беллетристику!

Я поблагодарил ее и попрощался на французский лад. Ручка у нее была на удивление маленькая, и когда я чуть сжал ее ненароком, она поморщилась, так как на среднем пальце носила большое кольцо с острым камнем. Я тоже о него укололся.

— Завтра в это же время, — сказала она с нежным смехом.

Очаровательное спокойствие, бесшумная походка. Я ничего еще не узнал, но чувствовал, что успешно продвигаюсь вперед. Оставалось еще очистить совесть в отношении Лидии Богемской. Она съехала несколько месяцев назад, но вроде бы квартирует в отельчике напротив. Там мне заявили, что дамочка недели три как переехала на другой конец города. Я спросил своего осведомителя, не русская ли она? Он отвечал утвердительно. «Привлекательная брюнетка?» — спросил я, пользуясь испытанным приемом Шерлока Холмса. «Точно так», — отвечал он больше, чтобы отвязаться (правильный ответ был бы: «Да нет же, уродливая блондинка»). Спустя полчаса я входил в угрюмого вида здание неподалеку от тюрьмы Санте. Дверь на мой звонок открыла толстая багровощекая матрона с ярко-оранжевыми завитыми волосами. Ее накрашенные губы были опушены темной порослью.