Владимир Набоков - Истинная жизнь Себастьяна Найта

— Вы хорошо знаете Париж? — обратился я к Клэр.

— Моя покупка, — сказала она, останавливаясь.

— А! Ничего, я схожу, — сказал Себастьян и пошел обратно в кафе.

Оставшись вдвоем, мы пошли дальше по широкому тротуару, только очень медленно. Я неловко повторил свой вопрос.

— Да, сносно, — отвечала она. — Я тут прогощу у друзей до Рождества.

— Себастьян замечательно выглядит, — сказал я.

— По-моему, тоже, — Клэр обернулась, потом быстро взглянула на меня из-под ресниц. — А когда я с ним познакомилась, вид у него был конченый.

Вероятно, я спросил: «И когда это было?» — потому что припоминаю такой ответ:

— Этой весной, на каком-то отвратном приеме в Лондоне. Правда, вид у него на приемах всегда конченый.

— Вот твои «бон-бон», [10]— произнес позади нас голос Себастьяна.

Я сказал им, что иду к метро, и мы стали огибать площадь Звезды по часовой стрелке. Едва мы начали переходить авеню Клебер, какой-то велосипедист едва не сбил Клэр.

— Глупышка, — сказал Себастьян, хватая ее за локоть.

— Слишком уж много голубей, — сказала она, когда мы преодолели мостовую.

— Да, — отозвался Себастьян. — И этот запах…

— А чем они пахнут? У меня заложен нос, — спросила она, втягивая воздух и вглядываясь в густую толпу толстых птиц, важно разгуливавших у нас под ногами.

— Ирисами и резиной, — сказал Себастьян.

Рык грузовика, пытавшегося разъехаться с мебельным фургоном, вспугнул птиц. Они взметнулись, замельтешили в небе и стали рассаживаться в перламутрово-серых и черных рельефах Триумфальной арки, а когда иные суетливо срывались опять, казалось, что куски резного фриза вдруг превращаются в хлопья трепещущей жизни. Несколько лет спустя в третьей из книг Себастьяна я обнаружил эту зарисовку «камня, переходящего в крыло». Мы пересекли остающиеся авеню и подошли к белым перилам станции метро. Тут мы и расстались, вполне жизнерадостно… Помню удаляющийся дождевик Себастьяна, серо-голубую фигуру Клэр. Она взяла его под руку и переступила, чтобы попасть в ногу с его шагом вразвалку.

И вот теперь я узнал от мисс Прэтт немало такого, что вызвало у меня желание узнать еще больше. Обратилась она ко мне, чтобы выяснить, не нашлось ли в вещах Себастьяна писем от Клэр Бишоп. Она напирала на то, что делает это не по просьбе Клэр, более того, что Клэр не знает о нашем разговоре, поскольку уже три или четыре года замужем и слишком большая гордячка, чтобы говорить о прошлом. Мисс Прэтт виделась с ней примерно неделю спустя после того, как газеты написали о смерти Себастьяна, но, хоть они и старые подруги (то есть каждая знала о другой больше, чем та подозревала), Клэр разговора не поддержала.

— Надеюсь, он не был совсем уж несчастен? — сказала она спокойно и добавила: — Как узнать, берег ли он мои письма?

То, как она произнесла, как сузила глаза, быстрый вздох перед тем, как заговорить о другом, — все это убедило подругу, что для Клэр было бы большим облегчением узнать, что письма уничтожены. Я спросил у мисс Прэтт, не связаться ли мне с Клэр и можно ли уговорить ее что-нибудь рассказать о Себастьяне. Мисс Прэтт ответила, что, зная Клэр, она не рискнула бы даже передать мою просьбу.

— Безнадежно, — сказала она.

На миг я чуть было не поддался низкому соблазну намекнуть, что письма у меня и я отдам их, если она не откажет поговорить со мной — так страстно хотел я встретиться с Клэр, просто увидеть, как тень имени, которое я назову, пробежит по ее лицу. Но нет, я не могу шантажировать прошлое Себастьяна, об этом не может быть и речи.

— Письма уничтожены, — сказал я и повторил свою просьбу. Я снова и снова говорил, что попытка — не пытка, — ведь передавая наш разговор, она могла внушить Клэр, что визит будет очень коротким, очень невинным.

— А собственно, что бы вы хотели услышать? — спросила мисс Прэтт. — Я ведь тоже многое могу рассказать.

Она довольно долго говорила о Клэр и Себастьяне. Получалось это у нее неплохо, хотя, описывая прошлое, она, как многие женщины, склонялась к некоторой назидательности.

— Вы хотите сказать, — перебил я мисс Прэтт в каком-то месте ее рассказа, — что никто так и не узнал даже имени этой женщины?

— Никто, — сказала мисс Прэтт.

— Так как же мне ее найти? — воскликнул я.

— Вы ее и не найдете.

— Как давно, вы говорите, это началось? — перебил я ее вновь, когда она упомянула о болезни Себастьяна.

— Видите ли, — сказала она, — точно сказать не могу. Приступ, который я видела сама, был не первый. Помню, мы вышли из ресторана. Было очень холодно, он не мог найти таксомотора, нервничал и злился, и уже кинулся к авто, притормозившему чуть поодаль, как вдруг остановился и сказал, что ему нехорошо. Помню, он вытряс из коробочки какую-то облатку и размял в своем белом шелковом кашне, которое прижал к лицу. Было это в двадцать седьмом или в двадцать восьмом году.