Морган Робертсон - Тщета, или крушение «Титана»

«Благодарю вас», сухо произнес Роуланд первому помощнику и, глядя в вопрошающее лицо Мейера, сказал:

«По моему, не самое лучшее — выставлять меня на весь мир пьяницей, чтобы наказать судоходную компанию или этих двоих. Баратрия, насколько я знаю, это незаконное действие в море капитана или экипажа, повлекшее за собой повреждение или утрату. Но это при условии, что виновники относятся к наемным работникам. Верно ли я понял, что капитан Брюс был совладельцем „Титана“?»

«Да», сказал Мейер, «он владеет капиталом; а мы покрываем ущерб от баратрии, однако действия совладельца страховка не покрывает».

«Тогда как незаконное действие», продолжил Роуланд «совершенное капитаном-совладельцем, могшее вызвать кораблекрушение, и при совершении которого кораблекрушение имело место, лишает полис его юридической силы».

«Конечно», торопливо сказал Мейер. «Вы были пьяным впередсмотрящим — вы были чрезвычайно пьяным, по его словам. Вы поклянетесь в этом, мой друг, так ведь? У страховщиков не принято доверять. Этим отменяется страховка. Вы это признаете, г-н Томпсон, так ведь?»

«Таков закон», холодно сказал адвокат.

«Был ли г-н Остен также совладельцем?» спросил Роуланд, невзирая на точку зрения Мейера.

«Одна акция, не так ли, г-н Остен?» спросил Мейер, потирая руки и улыбаясь. Остен оставил это без возражения, и Роуланд продолжил:

«Таким образом, повредив сознание матроса наркотиком и доверив ему наблюдение в этом состоянии вплоть до столкновения «Титана» с айсбергом, капитан Брюс и г-н Остен в качестве совладельцев совершили действие, аннулирующее договор о страховании этого корабля».

«Ты проклятый, лживый негодяй!» взревел капитан Брюс. С угрожающим выражением лица он рванулся к Роуланду. На полпути его остановил удар огромного загорелого кулака, который его заставил двигаться, спотыкаясь и шатаясь, через комнату к Селфриджу с девочкой, через которых он сполз на пол. Глядя на эту взлохмаченную кучу, вскочили на ноги все, кроме капитана Барри, отвлеченного следами зубов на костяшках руки.

«Я предупреждал вас быть осмотрительным», сказал капитан Барри. Оказывайте к моему другу уважение». Он внимательно взглянул на первого помощника, словно приглашая его на повторный вызов. Но тот отступил усаживать в кресло поверженного капитана Брюса, который пробовал свои шатающиеся зубы, плевался кровью на пол, и мало-помалу осознавал факт нокаута — причем от руки американца.

Крошка Мира, невредимая, но очень испуганная, начала плакать и звать Роуланда на свой манер, к удивлению, и даже стыду деда, старавшегося успокоить ее.

«Деми» [3] «Dammy» — звучание этого прозвища напоминает ругательство «damn it» (проклятье!). кричала она, вырываясь к нему; «Мне нужен Деми… Деми… Дееми».

«Ах, какая серьезная девочка», насмешливо сказал Мейер, глядя на нее сверху вниз. «Где ты научилась этому слову?»

«Это мое прозвище», сказал Роуланд, невольно улыбаясь. «Она сама выдумала это слово», разъяснил он встревоженному Селфриджу, который еще не вполне понял, что произошло; «я так и не сумел прекратить это, не в силах прибегать к строгости. Дайте мне ее, сэр». Он взял девочку и сел, а она прильнула к нему и, довольная, вскоре успокоилась.

«Теперь, мой друг», сказал Мейер, «вы должны рассказать нам об этом снадобье». Когда Роуланд излагал события, происшедшие до и после кораблекрушения, мучимый воспоминаниями об ударе капитан Брюс наполнялся безумным гневом. Остен слушал, держа на плече капитана свою руку, готовый призвать его к спокойствию. Адвокат устроился в кресле и записывал рассказ, а Селфридж в обществе Миры утратил интерес ко всему остальному. Роуланд вспомнил бутылку в его кармане, обязанности впередсмотрящего справа на мостике, необычный интерес Остена к его навигационным знаниям, боль в животе, страшные фигуры на палубе и свои видения — исключая образ любимой женщины. Он рассказал о ходившей во сне девочке, разбудившей его, о столкновении со льдом и крушении, и о симптомах нарушенного зрения. История завершалась — дабы объяснить его пустой рукав — зрелищным отчетом о схватке с медведем.

«Все это я хорошо обдумал» сказал он в заключение. «Меня одурманили — уверен, гашишем, вызывающим странные видения — и поставлен наблюдателем на мостике, где меня могли видеть и записывать мой бред, с единственной целью дискредитации опасного свидетеля столкновения в предыдущую ночь. Но за ужином я выплеснул часть моего чая, и благодаря этому был только частично одурманен. В этом чае, я убежден, был гашиш».