Оноре Бальзак - Крестьяне

Если бы значение настоящей повести ограничивалось назидательным уроком, который можно извлечь из ссоры генерала с управляющим, то и тогда она была бы очень поучительна для многих в качестве житейского руководства. Умеющему с пользой для себя читать Макиавелли наглядно доказывается, в чем состоит человеческая мудрость: не угрожай, действуй без слов, тесни врага, не наступай, как говорится, змее на хвост и пуще всего остерегайся задеть самолюбие ниже стоящих. Поступок, причинивший какой бы то ни было материальный ущерб, с течением времени простится, его можно объяснить на тысячу разных ладов, но мнение, оскорбительное для нашего самолюбия, раны которого постоянно сочатся, никогда не прощается. Духовная личность более чувствительна и, в некотором смысле, более живуча, чем личность физическая. Сердце и кровь менее восприимчивы, нежели нервы. Словом, что бы мы ни делали, наше внутреннее существо всегда господствует над нами. Можно примирить два семейства, члены которых убивали друг друга, как это было в Бретани или Вандее в годы гражданской войны, но никогда не удастся примирить ограбленных с грабителями, так же как и оклеветанных с их клеветниками. Оскорблять друг друга позволительно лишь в эпических поэмах, да и то только перед смертельным ударом. Дикарь и крестьянин, весьма схожий с дикарем, прибегают к словам исключительно с целью завлечь в ловушку своего противника. С 1789 года Франция старается, вопреки очевидности, уверить людей, что они равны между собой; сказать человеку: «Вы мошенник!» — было бы не имеющей значения шуткой, но доказать ему это, поймав его с поличным и отстегав хлыстом, грозить ему исправительным судом, не доведя дела до суда, — значит указать ему на неравенство общественного положения. Если толпа не прощает никакого превосходства, как же может мошенник простить честному человеку?

Если бы Монкорне уволил своего управляющего под тем предлогом, что хочет на его место взять какого-нибудь бывшего военного в награду за прежние заслуги, конечно, и Гобертен, и генерал, не заблуждаясь насчет истины, прекрасно поняли бы друг друга. Но, пощадив самолюбие управителя, генерал дал бы ему возможность отступить с честью. Гобертен оставил бы тогда помещика в покое, забыл бы о неудаче на аукционе и, может быть, попробовал бы найти применение своим капиталам в Париже; теперь же с позором выгнанный управляющий затаил злобу на хозяина, а в провинции долго помнят зло, — мстительность, упорство и козни провинциалов способны удивить даже дипломатов, привыкших ничему не удивляться. Жгучая жажда мести побудила Гобертена обосноваться в Виль-о-Фэ и оттуда всячески вредить Монкорне; он решил не давать житья генералу и принудить его продать именье.

Генерал не разгадал Гобертена, в поведении которого не было ничего, что заставило бы насторожиться или почувствовать страх. По заведенному раз навсегда порядку бывший управляющий продолжал прикидываться, если не бедным, то, во всяком случае, необеспеченным. Это житейское правило он позаимствовал у своего предшественника. Поэтому Гобертен при каждом удобном случае всячески напирал на своих трех детей, на жену и на огромные расходы, связанные с большой семьей. Мадмуазель Лагер, которую Гобертен убедил, что ему не по средствам платить за обучение сына в Париже, взяла на себя все расходы и выдавала по сто луидоров в год своему дорогому крестнику, так как она была крестной матерью Клода Гобертена.

На следующий день после ссоры Гобертен явился в сопровождении сторожа Курткюиса, весьма заносчиво потребовал расписки в принятии отчетности, показав при этом лестные отзывы, полученные им от покойной владелицы, и с явной иронией попросил генерала указать, где же нажитые им, Гобертеном, капиталы и недвижимость. Если ему и случалось получать «благодарность» от лесопромышленников и фермеров при возобновлении аренды, то делалось это всегда, по его словам, с согласия мадмуазель Лагер, которая от этого не только не бывала внакладе, но, наоборот, обеспечивала себе полное спокойствие. Любой местный житель пошел бы за мадмуазель в огонь и в воду, а если генерал и впредь будет действовать в том же духе, то неприятностей ему не обобраться.

Гобертен считал себя вполне честным человеком, — черта, часто наблюдаемая в различных профессиях, где люди присваивают себе чужое добро способами, не предусмотренными в «Уголовном кодексе». Во-первых, он уже давно прикарманил серебро, которое вытянул с фермеров мадмуазель Лагер путем запугивания (тогда как все платежи ей он производил ассигнациями), и считал эти деньги своим законным достоянием. Он просто сделал обмен. С течением времени ему даже стало казаться, что он подвергался известной опасности, принимая в уплату звонкую монету. Ведь согласно закону мадмуазель должна была получать платежи только ассигнациями. «Согласно закону» — выражение очень солидное и служит опорой многим состояниям! Короче говоря, с тех пор как существует крупный землевладелец и управляющий, то есть с незапамятных времен, управляющий измыслил на свою потребу некое рассуждение, очень распространенное в наши дни среди кухарок; и вот оно в упрощенной форме: