Василий Ершов - Летные дневники, часть 5

Я сам наблюдал картину, как по улице бежал мужик с ножом и орал, пьяный: «Ну! Кто на меня! Подходи! Зарррежу!»

У них зарежет тот, кто иным путем уже не может добыть кусок хлеба, изгой, исторгнутый жестоким обществом. А у нас это может быть хоть сынок генсека, и спроси его, за что человека зарезал, – не ответит, не знает сам.

Да, у них негров, индейцев загнали в трущобы, им закрыты пути к образованию и далее – к высококвалифицированному труду. Единицы, однако, пробиваются. А те, кто хотят, да не могут… или не очень хотят, остались на обочине. Так сложилось исторически: не люди-неудачники, а целые племена послужили ступенькой другим, более жизнеспособным.

Негуманно? Ну и плачьте над ними. На себя оглянитесь, на 30-е годы.

А у нас десятки миллионов бичей или бичеобразных алкашей – мы их лечить собрались. Вот 50 процентов нашего труда и уйдет на их лечение… а ведь не вылечим. Гуманно ли это по отношению к нации? Им все пути открыты, да им наплевать на те пути и на всех нас.

Нам как воздух нужна безработица, вернее, ее страх. Говорю это как человек, двадцать лет проживший под таким страхом. Это как нашатырный спирт: неприятно, но хорошо прочищает мозги. Зная, что такое «волчий билет», наш брат-летчик относится к работе очень и очень ответственно. И пусть воры из министерства не тычут меня носом в тот или иной случай разгильдяйства экипажа. Во-первых, на себя там, в министерстве, ворье, оглянитесь, а во-вторых, кто знает истинную подоплеку наших ЧП?

Или это вор К., загребший под себя шикарную московскую квартиру, вместе с вором В., за воровство сосланным аж в Монреаль, в реку с чистой проточной водой, на проклятый Запад, – или это командир корабля, ютящийся с двумя детьми в однокомнатной конуре и не поспавший раз, два, три, двадцать три, сто двадцать три раза перед вылетом.

Или же это блатной, приблатненный, сынок, кум, сват, брат, – которого десять лет возили на правом кресле, все-таки по блату ввели в строй, и на 115-м часу самостоятельного налета отправили рейсом в Норильск, где он благополучно и разложил новенькую «Тушку» на пупке.

Так что, я считаю, страх безработицы живо поднял бы дисциплину везде. И это было бы по законам природы, а не выдуманного большевиками гуманизма.

Да простят мне истинные большевики, те, что жизни отдали за нас, дураков, те, что кроме той кожаной куртки или шинели, ни о чем не мечтали, а только о мировой революции. Кто ж виноват, что поверили и сгорели.

А я вот подвергаю сомнению. Как грызлись они тогда, догрызлись до того, может, что и Ленина умерли раньше времени, чтоб божка создать – да что божка… бога, еще какого, – так и сейчас грызутся. «Ты неправ, Борис! Мы тут на износ работали, особенно генсек…»

И я себе на износ работал. Верил, что создаю потенциал… Да только, возя самолетом проволоку и шурупы, не очень верилось: больно уж накладно.

Разве ж буржуй будет возить шурупы самолетом?

И людей когда возил, а из них половина – командировочные, то себе думал: да разве ж так уж необходимо перемещать десятки, сотни миллионов человек, просителей, толкачей? Разве для этого мой труд?

Да кто там нас спрашивал. А толкачи при нашем толковом народном хозяйстве были, есть и будут, и много.

19.11. Сценка из жизни советского офицерства в Артеме, в военном городке, в магазине, куда и мы, аэрофлот, как-то забрели в поисках дефицита.

Дают разливную сгущенку. Толпа офицеров, их жены, дети, нижние чины, ну, и мы в синей форме. Советский офицер кричит советскому офицеру: эй, ты, куда лезешь снова без очереди, а то вытащу и по шее накостыляю. Тот огрызается; матросики наблюдают; народ безмолвствует. Мы покраснели и ушли. Чего тут комментировать.

21.11. Заходим в Куйбышеве с юга, посадочный 151, прошли Смышляевку, держим курс 330 в район траверза. Погода средней противности, обледенение в облаках. Я себе орудую интерцепторами и регулирую режим двигателей, поддерживая оптимальное снижение. И вот, уже на высоте круга, диспетчер дает нам курс 360, потом еще правее, 20; на наш запрос о боковом удалении дает 11 км, когда тут ширина круга 8; короче, явно уводит нас вправо. Мысль: может, борт впереди заходит навстречу, на 151 с прямой, от Кошек, и нас оттягивают? Так нет: зачем вправо-то?

И вдруг доходит: а не сменили ли посадочный курс? Короткие дебаты в эфире: «Да, сменили, на 232, слушайте АТИС».

Леша вслушивается в информацию АТИС, зажал наушники руками, чтобы в тысяче данных уловить главное: ветер и коэффициент сцепления. Я пилотирую один; мы слишком быстро приближаемся к новой посадочной прямой, идем с этим курсом от 3-го к 4-му развороту. Витя долбит НВУ, пытаясь набить данные на новый посадочный курс. Я краем глаза слежу, выставил ли Леша цифры 232 на своем ПНП, и долблю Витю, переключил ли он привода и КУРС-МП; одновременно даю команды о режиме двигателей, шурую интерцепторами и деру машину, лихорадочно пытаясь погасить скорость и поскорее выпустить шасси; но по МПР мы уже где-то на посадочном, а скорость еще 400, провернемся; точно: круг отпустил на посадку, посадка дает, что мы провернулись и уже справа 4000. Удаление по «Михаилу» 16 км, есть еще запас…