Мигель Астуриас - Зеленый папа

— «Почему ты снова не сядешь на корабль и не поедешь за жемчугом? Я была бы тогда твоей женой и ждала бы твоего возвращения, мечтая о тебе. Твои пригоршни были бы полны жемчуга, а не людского пота. Всякий раз, когда ты приходишь, мне страшно взглянуть на тебя. Что ты делал? Кого ограбил? Твои ласки жгут меня, а поцелуи оскорбляют, потому что, я знаю, твои руки ласкают золотую монету, которая все оскверняет, грязнит, развращает, или плеть, если не рукоятку револьвера, которой ты бьешь непокорных; я знаю, твои губы выражают презрение, с них срываются гнусные клички для тех, кто тебе подчиняется и кого ты пускаешь по миру, или извергают бессильно-гадкую ругань против тех, кто на тебя плюет…»

— Да она сумасшедшая! Сумасшедшая!

Дом вырисовывался на небольшом холме над низинами, засаженными маисом, бананами, кофейными деревьями, сахарным тростником, над загонами для молодняка и над лугами, спускающимися к берегам реки Мотагуа, которая здесь суживала русло и неслась к морю, точно молния голубого золота, грохоча на порогах раскатами грома, взбивая облака пены, стегая сверкающие каменные глыбы и подбитые пенной ватой прибрежные заросли, пьяные от ароматов.

Птицы: желтые, красные, голубые, зеленые и другие, неприметные, но льющие веселье из своих горлышек — хрустальных у сенсонтлей, гулко-деревянных у гуардабарранок, медовых у маленьких трясогузок, метеорит- но-звонких у жаворонков.

— Тем лучше, что приехали, надо сейчас же потребовать отчета у этой дуры… Никуда не годные растут сейчас дети. Не дети, а «никудети»! Все — «никудети», а дочери — самое страшное зло.

Приблизившись к дому, они увидели, что патруль уже там, уже доскакал, сержант вышел им навстречу. Солдаты похрапывали под навесом. Оставив лошадей, приезжие поднялись на галерею. Букеты папоротников, орхидей, листья всех цветов, кресла, оленьи рога, столы, шезлонги, вешалки и клетки… Донье Флоре не терпелось бросить в лицо дочери горькие упреки. Она ускорила шаг — галерея длинна, скорей бы попасть во внутренние комнаты — и громко окликнула дочь:

— Майари!.. Майари!.. Никто не ответил.

— Майари!.. Майари!.. — кричала она во весь голос, заглядывая в комнату дочери, в столовую, в швейную, молельню… — Майари!.. Майари!.. Куда запропастилась эта идиотка, — спрашивала она себя, — ни в кухне… ни во дворе… — И снова кричала: — Майари!..

— Нет, сюда не заходила… — сказала карлица-кухарка с узлом волос, пришлепнутым к голове, как коровий помет.

Прошло несколько часов. Донья Флора, вернувшись из корраля, осмотрела шкафы: не исчезло ли чтонибудь? Нет, ничто не пропало. Ее белье. Ее платья. Все цело.

Солдаты, скотники и слуги разбрелись по окрестностям усадьбы на поиски, а к железнодорожной станции банановой компании на лучшей лошади послали нарочного спросить, не было ли Майари там, и если о ней ничего не известно, узнать расписание ночных товарных поездов. Ждать до утра пассажирского слишком долго. Другому слуге велели отправить коменданту шифрованную телеграмму, в которой Мейкер Томпсон по просьбе доньи Флоры поручал ему справиться о Майари в доме крестных Асейтуно и, если ее там нет, сообщить в столицу и повсеместно оповестить о ее бесследном исчезновении.

— Только бы с ней ничего не случилось, только бы ей ничего не сделали эти проклятые… У них землю хотят купить, а они зверями смотрят, одна вражда да ненависть… Я этого больше всего боюсь, их мести… Нет, она, наверное, у крестных Асейтуно… Я только на то и надеюсь, она туда убежала, к ним… Пусть поскорее сержант с отрядом отправятся к начальнику гарнизона.

— Я ничуть не тревожусь, она просто ушла от нас, вот и все…

— Нечего вам говорить во множественном числе! От вас одного она ушла… Бедная моя глупышка!..

— Хорошо, от меня… Хотя она как-то сказала: «Я видеть не могу маму, она похожа на Малинче» [23] 23. Малинче, или Марина — имя индеанки, возлюбленной Кортеса. Существует легенда о ее якобы знатном происхождении. Однако в ранних колониальных хрониках говорится о том, что в детстве она была подкинута родителями в бедную семью и стала, как называли индейцы майя, «девушкой, воспитанной без матери». В числе двадцати рабынь Малинче была подарена испанцам. Она столь преданно служила Кортесу в борьбе против своего народа, что ее имя стало символом предательства в Мексике и Центральной Америке. .

— Ишь ты, сказала!.. А я вот и не знаю, похожа или нет, и вообще понятия не имею, кто такая эта Малинче… Не иначе, какая-нибудь распутница, в историю ведь попадают только самые распутные…