Генри Мортон - Рим. Прогулки по Вечному городу

Неподалеку я заметил длинное здание, смотрящее на реку, с чудесным маленьким ренессансным крыльцом и восьмигранной башней. Для всякого англичанина этот уголок — одно из самых интересных мест в Риме. Это больница Святого Духа, живой потомок старого приюта, построенного королями англосаксов в VIII веке и всегда посещаемого пилигримами. Я подошел к зданию больницы, чтобы прочитать забавное название улицы, написанное на стене, — Лунготевере-ин-Сассия. Слово «Сассия», или «Саксия», напоминает о квартале саксов, который быстро разросся в этой части Рима и доходил до самых ступеней собора Святого Петра. Англичане называли свои поселения саксонским словом «burh» (а не германским «burgh»), а слово «borgo», которое до сих пор можно увидеть на табличках с названиями улиц в окрестностях Ватикана и собора Святого Петра, — его итальянский вариант. Каждый, кто переходит мост Святого Ангела, направляясь к собору Святого Петра, неизбежно вступает на территорию бывшей саксонской колонии, связывавшей Рим с Англией сто лет, до тех пор пока не родился Карл Великий.

Я подошел к собору Святого Петра, в этот ранний час уже залитому солнцем. Оно всходило слева от колоннады. Ватикан был освещен, и собор тоже; обелиск в центре площади отбрасывал длинную утреннюю тень; фонтан справа от меня встряхивал на солнце своей белой кудрявой головой, а тот, что слева, пока оставался в тени. Огромная площадь была пуста, если не считать нескольких торопящихся фигурок. Ни одного туристского автобуса. Только священнослужители поднимались по ступеням базилики, пора было готовиться к мессе. Глядя на эту церковь, мы все сразу становимся провинциалами. Я, по крайней мере, всякий раз изумленно разеваю рот, прямо как жители отдаленных провинций в имперские времена, взглянув на храм Юпитера или форум Траяна.

Вполне процветающие на вид магазины в конце улицы, торгующие Articoli Religiose [6] Предметы религиозного культа (ит.). и Oggetti Sacri, [7] Священные реликвии (ит.). еще не открылись, и я заглянул в их витрины, полюбовался четками, медалями, папскими флагами, моделями собора Святого Петра, бронзовыми фигурками апостолов, белыми статуэтками святой Цецилии, Младенца Христа, репродукциями «Мадонны» кисти Андреа дель Сарто, изображениями папы, шествий с его участием и еще сотней других маленьких вещиц, связывающих сегодняшнего пилигрима с паломниками всех времен. Есть что-то невыразимо трогательное в таких сувенирах, знаках веры и благочестия; и я подумал, что вот все они разъедутся по миру, окажутся на разных полках и стенах, чтобы напоминать кому-то о Риме и служить доказательством того, что их хозяину довелось некоторое время дышать воздухом святости.

Маленькое кафе на углу еще не открылось. Я пришел слишком рано. Но официант провел меня к пустому столику на тротуаре, отодвинул стул, и сказал, что принесет хлеб «через секундочку». «Momentino» — такое же очаровательное словечко, как испанское «momentito». Что за чудесное место для ожидания завтрака летним утром! Слышен шум фонтанов с площади. Видно одно крыло колоннады, увенчанной фигурами святых, а за нею — Ватикан. Строящееся здание скрывало сам собор Святого Петра, и я вспомнил, что через дорогу, на самом краю пьяццы, раньше было чудесное кафе, откуда открывался вид на весь собор, и вы могли даже прочитать надпись на его фасаде огромными латинскими буквами. Надпись гласила, что собор построен при папе Павле V, в 1614 году. Англией правил Яков I, Уолтера Рейли еще не выпустили из Тауэра искать Эльдорадо, и Шекспир был жив.

Подъехал мальчик на велосипеде с плетеной корзиной хлеба. Через несколько секунд официант принес мне еще теплые, только что из пекарни, булочки, а также джем, масло, кофе и тарелку для двух моих персиков. Что может быть прекраснее этого момента в просыпающемся Риме?

Я вспомнил, как много лет назад, в свой первый приезд в Рим, февральским ранним утром надел выходной костюм и пришел сюда, готовясь к ожиданию в неверном утреннем свете у дверей ризницы собора Святого Петра. Я получил билет на высочайшую папскую мессу, которую Пий XI должен был отслужить в ознаменование подписания Латеранских соглашений и ликвидации «Римского вопроса». Сидя напротив высокого алтаря, среди надушенных норок, соболей, в окружении уложенных и оплетенных золотистыми сетками кос, я видел, как огромный храм наполняется людьми. Это казалось волшебством: будто врата времени распахнулись, чтобы впустить людей из залов Карнака или процессию, прошедшую по Виа Сакра. Папу внесли в церковь в паланкине, трубы играли, веера из павлиньих перьев трепетали, и все гулкое пространство загудело от приветственных возгласов. Впервые за сорок восемь лет Рим видел папу, который больше не был «пленником Ватикана». В нескольких ярдах от алтаря, перед которым ни один священник, кроме папы, не имеет права служить, я наблюдал высочайшую папскую мессу во всех подробностях. Пожалуй, не менее интересной фигурой, чем сам папа, был прелат в красной сутане и расшитой рохете, церемониймейстер, который то отодвигал одного кардинала в сторону, то поспешным взмахом руки подзывал другого. Он олицетворял собою традицию, живое, видимое доказательство ее сложности; князья Церкви трепетно слушались его, опасаясь сбиться, словно мальчики — хористы.