Генри Мортон - Рим. Прогулки по Вечному городу

Как-то раз ночью я вышел к одинокой красной башне когда-то могущественных графов Ангиллара и к площади, украшенной статуей человека в элегантном сюртуке и цилиндре, возвышающейся над бегущими такси. Человек этот, к моему удивлению, оказался Чосером Трастевере, поэтом, творившем на диалекте. Его настоящее имя — Джузеппе Джоакино Белли. Он, судя по всему, был одним из перевоплощений Пасквино и счастливейшим из поэтов: женитьба на состоятельной женщине не убила в нем вдохновения, но обеспечила его досугом, чтобы заниматься любимым делом, и прекрасным цилиндром, который вместе с ним обессмертил скульптор.

Однажды вечером я отправился в лучший в Трастевере магазин confetti и приобрел несколько килограммов белого, голубого, розового, красного, желтого и зеленого засахаренного миндаля. Я купил особую коробочку, тщательно уложил в нее купленное и надписал ее своему другу, чья дочь собиралась замуж. И тут передо мной встала проблема: отправить посылку из Италии в Англию.

Злобные сивиллы в черном в окошечках итальянской почты презрительно отшили меня, занявшись человеком, который стоял в очереди позади. И мне потребовалось некоторое время, чтобы понять наконец, что я должен отнести свою посылку на главный почтамт. Там я потерял в очередях полчаса, после чего велели идти в центральное почтовое отделение на Пьяцца ди Сан-Сильвестро. Там, в грязной комнате, все те, кто намеревался отправить посылки за пределы Италии, даже если это всего лишь Корсика или Сицилия, проходят все круги ада. Сначала мне пришлось купить за сотню лир три экземпляра бланка декларации, которые я должен был заполнить, указав, кому и зачем посылаю confetti; затем мною занялись таможенники, которые взяли с меня еще сто десять лир за еще один бланк, после чего распотрошили мою тщательно упакованную посылку. Они передали ее другому чиновнику, который был уже наготове с коричневой бумагой, бечевкой и свинцовыми штампами. Наконец посылку мне вернули, разрешив взвесить ее и поставить штемпель. Я смотрел, как она уезжает по покатому настилу, и боялся, что она тут же, описав круг, вернется ко мне через окошечко. Однако ее довольно быстро доставили в Англию.

Прилавок отдела посылок был завален старыми брюками, рубашками, блузками, юбками, будильниками, детскими игрушками, гроздьями винограда и самыми разными предметами, которые люди посылали друзьям и родственникам. Даже итальянцы толком не знали правил и приносили большие посылки упакованными так, что их приходилось распарывать и снова упаковывать после досмотра.

Одна женщина рассказала мне о волоките, в которую она оказалась втянутой, когда получила небольшое наследство из-за границы.

— Я неделями обивала пороги министерств, — пожаловалась она, — заполняла бланки, указывала имена моих дедушек и бабушек, девичью фамилию моей матери, отвечала на тысячу вопросов, чтобы в конце концов обнаружить, что взяла бланк, на котором нет штампа; я просиживала часы в приемных, пока однажды не разрыдалась и, крикнув чиновникам: «Я отказываюсь! Возьмите наследство и распорядитесь им, как сочтете нужным!», не выбежала из здания.

Было чудесное утро, безветренное и безоблачное, и это было мое последнее утро в Риме. Воздух казался шелковым, чистым, как будто его отфильтровали. Это, безусловно, подарок Риму от Греции, он становится таким после первых дождей, и все купола, дворцы и церкви вырисовываются с незабываемой четкостью. Идя вдоль Тибра, я увидел отражение краснокирпичной гробницы Адриана в желто-зеленой воде реки, потом церковь Санто-Спирито-ин-Сассия, а чуть дальше — собор Святого Петра.

Ciornelli, или, как некоторые называют их, girarelli, вращались, как обычно. Это, безусловно, самый ленивый способ ловли рыбы, какой когда-либо существовал. С лодок, пришвартованных к берегу, в воду опущены вертящиеся сетки, похожие на лопасти ветряных мельниц. Предположительно, рыбак следит за работой этого хитроумного устройства, и, когда видит, что в сеть попалась рыба, подскакивает и старается выхватить ее, пока сеть снова не погрузилась в воду. Но сколько я ни смотрел, я всегда видел эти оптимистично вращавшиеся сети только пустыми.

На Палатинском мосту стоял человек с длинной бамбуковой удочкой. Он позволял своей леске тихонько дрейфовать в сторону «Великой Клоаки», и, не оставляя надежды хоть раз увидеть, как кто-нибудь поймает рыбу с моста, я долго околачивался неподалеку. Здесь, как писали многие древние писатели, ловили лучших lupi. В старых книгах говорится, что lupus — это щука, но, кажется, современные ученые верят, что это сельдь. Ничего не произошло, я устал ждать, и перешел мост, чтобы посмотреть, что там выше по течению.