Оноре Бальзак - Урсула Мируэ

Миноре переводил взгляд с Бонграна на аббата Шапрона, пытаясь понять, не проболтался ли священник, но видя, как невозмутимо его кроткое и печальное лицо, успокоился.

— Это тем более удивительно, — продолжал мировой судья, — что судьба вас балует. Вы наконец заполучили Рувр, а в придачу к нему у вас есть Бордьеры и прочие фермы да еще мельницы, луга... Одни только облигации казначейства приносят вам сто тысяч ливров ренты.

— У меня нет облигаций казначейства, — быстро ответил Миноре.

— Ладно-ладно! — сказал мировой судья. — Это все равно как с любовью вашего сына к Урсуле: то он воротит от нее нос, то делает ей предложение. А вы, сударь! То вы хотите, чтоб Урсула умерла с горя, то собираетесь женить на ней сына! Что-то тут нечисто...

Миноре хотел ответить, напряг все свои умственные способности, но не придумал ничего лучше, чем сказать: «Странный вы человек, господин мировой судья. Прощайте, господа».

И он, еле переставляя ноги, отправился к себе на улицу Буржуа.

— Он обокрал нашу бедную Урсулу! Но как это доказать?

— С божьей помощью... — ответил кюре.

— Бог наделил нас чувством раскаяния, оно уже проснулось в груди этого человека. Однако на языке юристов это всего лишь презумпция — человеческому правосудию этого мало.

Аббат Шапрон, верный своему долгу священника, промолчал. Как это нередко бывает в подобных случаях, он гораздо чаще, чем хотел, размышлял о краже, в которой Миноре почти сознался, и о счастье Савиньена и Урсулы, единственным препятствием к которому была теперь бедность девушки, поскольку старая дама призналась на исповеди, как она раскаивается в том, что не позволила сыну жениться при жизни доктора. На следующий день, отслужив обедню и сходя с амвона, аббат вдруг остановился, как громом пораженный удивительной мыслью; он знаком попросил Урсулу подождать его и, даже не позавтракав, отправился к ней домой.

— Дитя мое, — сказал кюре девушке, — я хочу взглянуть на те два тома, где, по словам призрака, были спрятаны облигации и банковские билеты.

Урсула и кюре поднялись в библиотеку и сняли с полки третий том «Пандектов». Открыв его, старый священник не без удивления заметил, что страницы книги, гораздо более тонкие, чем переплет, до сих пор хранят отпечаток облигаций. В другом же томе страницы неплотно прилегали одна к другой, словно между ними долго лежал какой-то пакет.

— Что же вы не заходите, господин Бонгран? — крикнула тем временем тетушка Буживаль проходившему мимо мировому судье.

Бонгран вошел в библиотеку как раз в ту минуту, когда кюре надевал очки, чтоб разобрать цифры, записанные рукой покойного Миноре на форзаце из цветной веленевой бумаги, приклеенной к внутренней стороне переплета; их только что заметила Урсула.

— Что это значит? Наш дорогой доктор слишком любил книги, чтобы понапрасну портить форзац, — сказал аббат Шапрон. — Здесь пять номеров, перед первым стоит М, перед последним У, а средние три — без букв.

— Как вы сказали? — вскричал Бонгран. — Позвольте-ка мне взглянуть. Бог мой! Узрев это, даже безбожник уверовал бы во всемогущество Провидения. Человеческое правосудие, думаю я, — не что иное, как продолжение Божественного промысла, правящего мирами!

Он обнял Урсулу и поцеловал ее в лоб.

— О дитя мое! Вы будете счастливы и богаты, обещаю вам!

— Что с вами? — спросил кюре.

— Дорогой мой господин Бонгран, — закричала тетушка Буживаль, хватая судью за полу синего редингота, — да дайте же мне вас расцеловать за такие ваши слова!

— Чтобы мы не обольщались понапрасну, объясните нам, что случилось, — попросил кюре.

— Если чтобы стать богатой, мне придется причинить кому-то зло, — сказала Урсула, опасавшаяся уголовного процесса, — то...

— Да вы только подумайте, — перебил ее мировой судья, — как обрадуется наш дорогой Савиньен!

— Вы с ума сошли, — сказал кюре.

— Нет, милейший кюре, — возразил мировой судья, — я в здравом рассудке. Дело вот в чем: облигации казначейства делятся на серии, число которых равняется числу букв алфавита; на каждой облигации стоит буква серии, только на облигациях на предъявителя букв нет, поскольку они не записаны ни на чье имя. Следовательно, записи, которые вы видите, доказывают, что в тот день, когда наш покойный друг поместил свое состояние в государственную ренту, он записал номер своей облигации достоинством пятнадцать тысяч ливров с буквой М (Миноре), номера без букв — это три облигации на предъявителя, и номер облигации на имя Урсулы Мируэ — видите, ее номер 23 534 с буквой У, а номер облигации с буквой М — 23 533. Это совпадение доказывает, что перед нами — номера пяти облигаций, приобретенных в один и тот же день; доктор записал их на случай пропажи. Я посоветовал ему вложить состояние Урсулы в ренту на предъявителя, и он, должно быть, в один и тот же день поместил туда и сумму, принадлежавшую Урсуле, и ту, которую хотел ей оставить. Я сейчас же бегу к Дионису справиться с описью, и, если номер облигации доктора — в самом деле 23 533 М, мы сможем утверждать наверное, что в один и тот же день, при посредничестве одного и того же биржевого маклера доктор вложил в казну: primo [183] Во-первых ( лат. ). , весь свой основной капитал, причем получил одну облигацию, secundo [184] Во-вторых ( лат. ). , все свои сбережения, причем получил три облигации на предъявителя с номером без буквенной серии, и, tertio [185] В-третьих ( лат. ). — капитал своей воспитанницы, неопровержимые доказательства чему мы отыщем в книге записей о переводе ценных бумаг на другое лицо. Ну, плут Миноре, вот ты и попался. Держите язык за зубами, друзья мои!