Оноре Бальзак - Депутат от Арси

Эти следы времени исчезали в общем впечатлении от лица и фигуры. Весь облик его был по-прежнему столь привлекателен, что ни один из молодых людей не мог соперничать с Максимом на прогулках верхом в Булонском лесу, где он казался более юным, более изящным, чем самые изящные и юные из них. Этой привилегией вечной молодости обладали некоторые люди того времени.

Граф был тем более опасен, что производил впечатление человека покладистого, беспечного и ничем не обнаруживал тех страшных замыслов, которые руководили им во всем. В этом чудовищном безразличии, которое позволяло ему с одинаковым искусством сеять смуту в народе и участвовать в придворной интриге с целью укрепить королевскую власть, было даже какое-то своеобразное обаяние. Внешнее хладнокровие, сдержанность поведения никогда не кажутся подозрительными, особенно во Франции, где люди привыкли поднимать шум из-за любой безделицы.

Граф, как того требовала мода в 1839 году, был в черном фраке, темно-синем кашемировом жилете, вышитом голубыми цветочками, в черных панталонах, серых шелковых чулках и лакированных туфлях. Часы, лежавшие в одном из жилетных карманов, были прикреплены к петлице изящной цепочкой.

— Растиньяк, — сказал он, принимая чашку чая из рук миловидной г-жи де Растиньяк, — поедемте со мной в австрийское посольство?

— Дорогой друг, я слишком недавно женат, чтобы возвращаться к себе врозь с женой.

— Значит, в будущем... — проговорила молодая графиня, обернувшись и посмотрев на своего мужа.

— Кто думает о будущем? — ответил Максим. — Но если вы разрешите мне обратиться с петицией к графине, я не сомневаюсь в успехе.

Мягким движением Максим отвел графиню в сторону и шепнул ей несколько слов; а она взглянула на свою мать и сказала Растиньяку:

— Если хотите, поезжайте с господином де Трай в посольство, матушка проводит меня домой.

Несколько минут спустя баронесса де Нусинген и графиня де Растиньяк вышли вместе. Максим и Растиньяк спустились вслед за ними и уселись в карету барона де Нусингена.

— Чего вы от меня хотите? — спросил Растиньяк. — Что случилось, Максим? Вы меня просто за горло хватаете... Что вы сказали моей жене?

— Что мне нужно поговорить с вами, — ответил г-н де Трай. — Вы-то счастливец! Вы в конце концов женились на наследнице миллионов Нусингена, правда, вы это заслужили... двадцатью годами каторги!

— Максим!

— А я... я, по-видимому, внушаю всем какие-то странные подозрения, — продолжал он в ответ на восклицание Растиньяка. — Ничтожество, какой-то дю Тийе смеет спрашивать, хватит ли у меня духу покончить с собой! Пора остепениться. Возможно, от меня хотят отделаться? Или нет? Вы можете это узнать, вы это узнаете, — сказал Максим, жестом останавливая Растиньяка. — Вот мой план, выслушайте меня. Вы должны оказать мне услугу, я уже вам оказывал их и еще могу оказать. Жизнь, которую я веду, наскучила мне, я хочу на покой. Помогите мне вступить в брак, который даст мне полмиллиона; когда я буду женат, назначьте меня посланником в какую-нибудь захудалую американскую республику. Я останусь на этом посту столько, сколько понадобится, чтобы можно было получить назначение на такого же рода пост в Германии. Если я чего-нибудь стою, меня вытащат оттуда; если ничего не стою, мне дадут отставку. Быть может, у меня родится ребенок, я воспитаю его в строгости; у его матери будет состояние, я сделаю из него дипломата, он может стать послом.

— Вот мой ответ, — сказал Растиньяк. — Между властью в пеленках и властью малолетней идет борьба более ожесточенная, чем предполагают простаки. Власть в пеленках — это палата депутатов, и не будучи сдерживаемой палатой пэров...

— Ах, да! — сказал Максим. — Ведь вы пэр Франции.

— Разве я теперь не был бы пэром при любом режиме? — спросил Растиньяк. — Но не прерывайте меня, ведь вся эта неразбериха и вас касается. Палата депутатов неизбежно станет полновластной, как и предсказывал де Марсе, единственный человек, который мог бы спасти Францию, или, вернее, кабинет министров, — ибо народы не умирают: они либо порабощены, либо свободны, вот и все. Малолетняя власть — это король, получивший корону в августе тысяча восемьсот тридцатого года. Нынешний кабинет побежден, он распустил палату и хочет провести выборы, чтобы их не провел будущий кабинет; но он не верит в успех. Если он одержит победу на выборах, династия будет в опасности; если же кабинет окажется побежденным — династическая партия еще сможет успешно бороться. Ошибки палаты пойдут на пользу воле одного, воле, которая, к несчастью, в сфере политики — все. Если один человек становится всем, как это было с Наполеоном, то наступает момент, когда нужно себя заместить, но так как все талантливые люди отстранены — великое «все» не находит себе заместителя. Заместитель — это то, что называют кабинетом министров, а во Франции нет кабинета, есть только преходящая воля одного. Во Франции ошибаться могут только люди, стоящие у власти. Оппозиция же не может ошибаться, она может проиграть все сражения, но ей достаточно, как союзникам в тысяча восемьсот четырнадцатом году, победить один-единственный раз. И тогда в «три славных дня» она сокрушает все. Поэтому, чтобы унаследовать власть, нужно не управлять, а выжидать. По своим личным убеждениям я принадлежу к аристократии, а по своим общественным взглядам — к Июльской монархии. Орлеанский дом помог мне восстановить состояние моего дома, и я навсегда останусь ему предан.