Оноре Бальзак: Супружеское согласие

Граф де Гондревиль, звавшийся в былые времена гражданином Маленом и прославившийся своим исчезновением, был теперь одним из Лукуллов [5] Лукулл (106—56 гг. до н. э.) — римский государственный деятель, прославился своими пирами, богатством и роскошью. охранительного, но ничего не охранявшего сената; он устроил бал в честь заключения мира позже всех — желая затмить льстецов, его опередивших, и больше угодить Наполеону. В гостиной богатого сенатора собрались послы всех якобы дружественных держав, самые знатные лица Империи, даже несколько принцев. Танцы замирали, все ждали императора, присутствие которого было обещано графом. Наполеон сдержал бы слово, не вспыхни в тот вечер между ним и Жозефиной [6] Жозефина (Таше де ла Пажери) (1763—1814) — первая жена Наполеона I, вдова генерала Богарне. ссора, предвестница произошедшего вскоре развода августейших супругов. Эта размолвка, хранившаяся тогда в глубокой тайне, но ставшая достоянием истории, не дошла до ушей царедворцев, однако отсутствие Наполеона отразилось на праздничном настроении гостей графа де Гондревиля. Прелестнейшие женщины Парижа, стремившиеся попасть на бал, который, по слухам, обещал почтить своим присутствием император, состязались в роскоши нарядов, кокетстве, в драгоценностях и красоте. Банкиры, кичившиеся своими богатствами, бросали вызов блестящим генералам и сановникам Империи, только что засыпанным крестами, титулами и знаками отличия. Богатые семьи пользовались случаем и вывозили на такие балы своих наследниц, чтобы они попались на глаза наполеоновским преторианцам [7] Преторианцы — в Древнем Риме солдаты привилегированной императорской гвардии, пользовавшиеся значительным преимуществом перед легионерами. ; тут сказывалось безрассудное стремление обменять богатое приданое на призрачную милость. А женщины, которые были уверены во власти своей красоты, являлись на балы, чтобы испытать ее силу. Здесь, как и повсюду, веселье было лишь маской. За спокойными и улыбающимися лицами, за безмятежной осанкой таился отвратительный расчет; проявления дружбы были ложью, и многие присутствующие опасались не своих врагов, а друзей. Замечания эти необходимы, чтобы объяснить развитие той небольшой интриги, которая составляет содержание настоящего рассказа, и чтобы показать, даже несколько смягченную, картину нравов, царивших в ту эпоху в салонах Парижа.

— Взгляните-ка на ту усеченную колонну с канделябром. Видите вы молодую женщину, причесанную вроде китаянки? Вон там, в углу, налево; у нее синие колокольчики в каштановых волосах, ниспадающих прядями. Заметили? Она бледна, будто нездорова; она прелестна и миниатюрна; вот она обернулась в нашу сторону, ее синие миндалевидные глаза так восхитительно кротки, словно созданы для слез. Смотрите! Она наклоняется, чтобы взглянуть на госпожу де Водремон сквозь этот живой лес голов, но высокие прически мешают ей.

— Вижу, дорогой мой. Ты бы так и сказал, что из всех присутствующих женщин она самая беленькая, и я бы тотчас ее заметил; такого цвета лица мне никогда еще не приходилось видеть. Бьюсь об заклад, что даже отсюда различу на ее шее каждую жемчужину, вставленную между сапфирами. Но она или слишком добродетельна, или же очень кокетлива; рюши корсажа позволяют лишь догадываться о красоте ее форм. Какие плечи! Какая лилейная белизна!

— Кто она? — спросил первый собеседник.

— Не знаю.

— Ах вы, аристократ! Вы хотите, Монкорне, приберечь всех красавиц для себя одного?

— Тебе не терпится подшутить надо мной? — ответил, улыбаясь, Монкорне. — Или ты, счастливый соперник Суланжа, считаешь себя вправе оскорблять бедного полковника вроде меня лишь потому, что каждое твое движение вызывает тревогу госпожи де Водремон? Или потому, что я всего лишь месяц тому назад вступил в эту землю обетованную? Ну и наглецы вы, господа чиновники! Сидите, словно приклеенные к своим стульям, тогда как вокруг нас рвутся снаряды! Хорошо, господин сенатский докладчик, позвольте же нам поживиться остатками колосьев на тех нивах, пользоваться которыми вам удается только в наше отсутствие. Черт возьми, каждому хочется жить! Друг мой, если бы ты узнал немцев поближе, то, уверен, ты не мешал бы мне пленить эту парижанку, которая тебе так нравится.

— Полковник, поскольку вы удостоили вниманием эту даму, которую я вижу здесь впервые, то будьте добры, скажите, танцевала ли она?

— Э! Дорогой мой Марсиаль, да откуда ты явился? Если тебя когда-нибудь назначат в посольство, то предсказываю: успеха ты иметь не будешь. Разве ты не видишь тройного ряда самых предприимчивых кокеток Парижа между нею и толпой танцоров, расхаживающих под люстрой? Разве ты мог бы без лорнета разглядеть ее около колонны, — она словно потонула в темноте, хотя над головой ее горят и свечи? Между нею и нами сверкает столько бриллиантов и взглядов, реет столько перьев, колышется столько кружев, цветов и шиньонов, что было бы воистину чудом, если бы кто-нибудь из танцоров заметил ее среди этих звезд. Как это ты, Марсиаль, не распознал в ней жену какого-нибудь супрефекта из Липпа или Диля, которая приехала, чтобы попытаться сделать мужа префектом?