Дмитрий Мамин-Сибиряк - Белое золото

— А вот знает. Как начнет поглядывать в окошко, как полезет к дверям, — я и знаю, что ты едешь. Он умный, Илюшка-то…

Об этих заботах Кирюшки узнала Евпраксия Никандровна и ужасно была рада. Ведь доброе сердце — самое главное в каждом человеке. Прямо она ничего не говорила Кирюшке, а расспрашивала его о семье к слову, как будто невзначай. Кирюшка с детской откровенностью рассказывал все и строил разные планы.

— Отец женится, ну, пойдут у него другия дети, — рассуждал он тоном большого человека, который особенно нравился «солдатке». — Уж тогда Илюшка будет совсем лишний. У мачехи-то всего натерпится. Тоже вот и Насте плохо придется.

— Чего же ты думаешь делать?

— А вот еще подросту малость, тогда…

— Что тогда?

— Ну, значит, возьму Илюшку к себе. И Настю тоже…

Незадолго до Рождества на Авроринский приехал дедушка Елизар. Евпраксия Никандровна встретила его довольно холодно.

— Тебе что-нибудь нужно, старик?

— Воопче, так, сударыня… Значит, на счет Кирюшкина жалованья.

— Ну, нет, это ты оставь. Кирюшкино жалованье так и пойдет Кирюшке… Я удивляюсь, что это ты говоришь. Слава Богу, сейчас у тебя свои деньги есть.

— Какия деньги, сударыня, помилуйте. Вот сына после святок буду женить, — вот и деньги понадобились.

— Которого сына?

— А Парфена…

— Жени на свои, а Кирюшкиных денег я не дам. Я думала гораздо лучше о тебе…

Действительно, в рождественский мясоед Парфен женился. Сноху дедушка Елизар выбрал в бедном доме и некрасивую, но работящую.

— С лица-то не воду пить, — объяснил старик.

Семья Ковальчуков начала быстро богатеть. Все нужды большого крестьянского дома были покрыты, и оставались еще свободные деньги. За второе лето под Момынихой Ковальчуки взяли больше тысячи. Мужики приоделись, бабы щеголяли в новых кумачных платках; но дедушка Елизар не позволял баловаться и крепко держал деньги при себе. Бабушка Парасковья тоже сделалась точно скупее и постоянно попрекала Настю каждым куском хлеба.

— Ох, уж эта мне дармоедка, — ворчала старуха при каждом удобном случае. — Ведь маленькая, а съест за большую.

Настя не раз потихоньку плакала, вспоминая добрую Дарью. При ней не то было. Новая сноха оказалась ленивой и глуповатой, и ей тоже доставалось. Хозяйство пришлось вести Марье, жене Фрола, и она постоянно говорила:

— Разве так при Дарье было? Не смотрели бы глазыньки… Все у нас через пень-колоду выходит. Тоже взяли сноху в дом, а она и ступить не умеет.

Нахлынувшее богатство принесло дедушке Елизару много новых забот, главной из которых являлось то, что не хватало рабочих рук. Старуха-жена оставалась дома, дочь Марья, занятая ребенком, работала в половину, младшая дочь, Анисья, того гляди, выйдет замуж, молодая сноха оказалась ленивой, маленькая Настя помогала бабушке, — вообще, от баб немного было пользы. Мужики еще работали, хотя зять Фрол начал «зашибать», — нет-нет и напьется. Вся надежда оставалась на младшего Ефима, которого старик собирался женить, — значит, в доме будет новая работница. И все-таки мало своей силы. Брать чужого человека дедушка Елизар долго не решался. Как-то оно не подходило.

Дело устроилось само собой. Бывший штейгер Мохов шлялся по промыслам без всякого дела и пристал к семье Ковальчуков. Лошадь он давно пропил и работал за поденщину, как простой рабочий.

— Что-же, поработай с нами, — согласился дедушка Елизар. — Только не поглянется тебе после легкаго-то житья в конторе.

— Ну, ее, контору, — ворчал Мохов. — Ты и Кирюшку оттуда возьми, дедушка. Избалуется он там…

Мохов хоть этим путем хотел отомстить «солдатке», которую считал главной виновницей своего падения. Дедушка Елизар и сам много раз подумывал о том же, но все как-то не решался. Положим, Федор Николаич его обидел тогда относительно делянок, а «солдатка» не выдала Кирюшкиного жалованья, а все-таки через них он и жить пошел. Легкая рука у «солдатки», — тогда на ее деньги он обыскал с Емелькой платину под Момынихой.

Когда Мохов не пил, он работал, как вол, и при том был простоват. Дедушки Елизара он побаивался, хотя и ворчал про себя. С ним вместе пришла и собака Крымза, с которой он ни за что не хотел расстаться. Из-за этой собаки Мохов готов был драться, и сам дедушка Елизар, не выносивший собак, ничего не мог поделать.

— Может, Крымза поумнее другого человека, — уверял Мохов совершенно серьезно. — Она все понимает, ежели ей сказать хорошенько.

Приглядевшись за лето к Мохову, дедушка Елизар начал что-то соображать про себя. Старик, вообще, не любил делиться с кем-нибудь своими мыслями и раздумывал один. Кто же может что-нибудь понимать в его делах?