Дмитрий Мамин-Сибиряк - Белое золото

— Ступай смотреть новокупку. Дедушка Елизар лошадь привел показывать. Охота похвастаться…

Действительно, перед конторой стоял дедушка Елизар и держал в поводу купленную только вчера гнедую лошадь, о какой старик мечтал лет пятнадцать. Кругом новокупки ходили в качестве специалистов Миныч и Мохов и разбирали ее по косточкам. Особенно усердствовал Мохов. Он совал несчастной лошади кулаком в бок, задирал хвост, дул в ноздри и в заключение пролез на четвереньках под брюхом.

— Ничего, правильная лошадь — одобрял Миныч. — Крепенькая на ногах. Эта вывезет.

— Хороша- то хороша, а несовсем, — говорил Мохов. — Глаз у нея круглый, значит, с норовом, а потом копыта слабоваты…

Кирюшка еще не видал дедушку таким счастливым. Мальчик и сам обрадовался лошади, как празднику. Сколько о ней было разговоров в семье, и вот теперь она стоит живая и совсем совсем такая, какой представлял себе ее Кирюшка.

— Ну-ка, садись верхом, Кирюшка, — командовал дедушка. — Попробуй коня… Да смотри, грешным делом, не сверзись.

Кирюшка проехал верхом и пришел в окончательный восторг. Какое сравнение с чалкой, которая трясла и не умела бегать! Собака Мохова, которую он называли Крымзой, тоже принимала самое живое участие в этой сцене и с громким лаем скакала перед лошадью, напрасно стараясь ее остановить.

— Да, добрая лошадка, — повторял Миныч, набивая нос табаком. — Хоть в Москву на ней поезжай.

— Что же, старик, надо ее будет вспрыснуть, — говорил Мохов, — Дело-то крепче будет…

— Какие тут вспрыски… — замялся дедушка Елизар.

— Ну, ну, нечего жаться. Платину лопатой огребаешь, лошадь купил, а на полштоф жаль.

— Да где я ее возьму, эту самую водку тебе? И рань такая…

— Ничего, я сгоняю вот на новокупке к Захарову. Только давай деньги…

К удивлению Кирюшки, дедушка достал из-за пазухи кисет с деньгами и отсчитал Мохову целый двугривенный медяками. Мохов лихо вскочил на новокупку и поскакал по дороге в гору. Дедушка Елизар проводил его глазами до леса и все время улыбался счастливой улыбкой, точно он видел счастливый сон.

— А пока мы чайку попьем, дедушка, — предложил Миныч. — Да закажем на радостях Спиридоновне закуску. Она нам такую яичницу сварганит… Нельзя, закон требует порядку. А к тому времени и Мохов воротится…

Спиридоновна даже не ворчала, как обыкновенно. Она тоже разделяла общую радость.

Мохов, действительно, скоро вернулся и привез бутылку водки. Яичница была готова. Когда уселись за стол, и дедушка Елизар налил первую рюмку, в окне показалось лицо Емельки.

— Да не колдун ли! — ахнул Мохов. — Я только подумал о нем, а он тут-как-тут. Ну, и человек.

Емелька был бледен и тяжело дышал. У него вообще был такой больной вид.

— Ну, ну, иди, — приглашал дедушка Елизар. — Гость будешь.

— Где ты пропадал-то, Емелька? — спрашивал Мохов.

— А болен был… С месяц вылежал в балагане под Осиновой горой. Болесть ухватила…

— Как же ты там с голоду не номер?

— А меня дьячок Матвеич пропитывал… Приходил по два раза в неделю и приносить разный харч. Разнемогался я с самой весны… Ну, думаю, расхожусь в лесу-то, а тут меня в горах-то и свалило. Ни рукой, ни ногой, лежу, как дерево…

Новокунка была вспрыснута. Поднесена была рюмочка даже Спиридоновне. Миныч начал уже мигать и блаженно улыбался. Нарушал праздничное настроение один Емелька, на которого и водка не действовала оживляющим образом.

— Ежели бы теперь другую бутылочку… — приговаривался Мохов.

— Нет, нет! — испугался дедушка Елизар, поднимаясь. — Будет… И то стравил вам целый двугривенный. Легко сказать…

Когда, старик вышел показать Емельке свою новокупку, охотник осмотрел ее добросовестно и похвалил, а потом отвел дедушку Елизара в сторону и проговорил:

— У тебя, сказывают, богатая платина идет?

— Врут, все врут, — отпирался дедушка Елизар.

— Перестань врать… Знаю все… Так вот што… значит, одолжи мне двугривенный. Как-нибудь справлюсь, тогда отдам.

— Што ты, што ты!… Да ты в уме ли?

Дедушка Елизар даже замахал руками, а потом рассердился…

— Тоже, нашли богача… Сейчас только стравил целый двугривенный, да тебе дай двугривенный.

— Да ведь место-то мы вместе с тобою обыскивали? Цельных две недели я на тебя работал.

— А за што я цельных-то две недели кормил тебя?

Охотник Емелька молча повернулся, плюнул и зашагал под гору разбитой походкой, точно его несло ветром.

Кирюшка слышал весь этот разговор, и ему сделалось вдруг грустно. Ведь, дедушка мог дать двугривенный Емельке, и не дал. Это его скупость разбирает, как жаловалась мать. Кирюшке сделалось как-то особенно жаль больную мать. Вот и новая лошадь, и богатая платина, а кому от этого лучше? И Емельку дедушка тоже напрасно обидел. Происходило что-то нехорошее и несправедливое, и детское сердце Кирюшки больно сжалось.