Густав Морцинек - Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

— Weg mit dieser Schweinerei! [13] Уберите эту гадость! (нем.) — заорал он и ударил Стжигу тростью по голове.

Ну и пошло! Стжига встала на дыбы, отрывисто проблеяла и ринулась на графа Лариша. Удар рогами в живот был настолько силен, что граф Лариш взвизгнул и шлепнулся на землю. Заслоняясь руками, он что-то бормотал по-немецки, а Стжига все наскакивала и бодала его. Гости, сидевшие поближе, сорвались с мест, и вместе с подбежавшими лакеями прогнали козу. Другие помогли подняться Ларишу и стряхивали пыль с его костюма, а Лариш проклинал по-немецки козу. Речь произносить он уже не стал, и прихлебатели так и не поздравили его с именинами, потому что, злой, как черт, он удалился. И не было никакого торжества. Выборные съели сосиски, выпили пиво и разошлись по домам в отличном настроении, во всю глотку славя мою козу.

Все сошло бы гладко, потому что, кроме Петрыся, никто не знал, чья коза. Но он решил угодить хозяевам и рассказал штейгеру Махею, что коза эта моя. Штейгер полетел с новостью к сменному мастеру Кунцу, Кунц — к главному инженеру Вольфу, а Вольф — к графу Ларишу.

Несколько дней спустя в школу пришло из замка письмо. Сперва была порка, потом длинная нотация и уверения, что меня ждет виселица, а под конец меня исключили из школы.

Так закончились мои школьные годы.

Да, отличные это были годы.

Воспоминания возникают одно за другим, я снисходительно им улыбаюсь, а сова уже улетела с липы, и на башне костела часы медленно бьют полночь. Значит, пора и мне двигаться домой, потому что наступил час духов. Не буду им мешать…

Не знаю, от каких Рыбок происхожу я. Род мой ведет начало откуда-то из Тарновских гор, и если порыться как следует в старых, истлевших приходских книгах, то, может, и обнаружится, что мой прапрапрадед был тем самым легендарным Рыбкой, который выкопал в здешних горах слиток серебра и стал основателем или «учредителем колыбели польской горной промышленности» — как выразился бы журналист.

Правда, теперь в тарногорских рудниках нет больше серебра, черти его взяли, а может, и Шарлей, очень злобный и мстительный дух, похожий на мастера Недобу… Но о мастере Недобе я скажу позже. Итак, нет больше серебра в тарногорских рудниках, осталась только прекрасная легенда о моем пращуре.

И все-таки тот слиток серебра не дает мне покоя. Не приключениями жизнь я выпил вина больше, чем стоит слиток серебра. Может, я потратил несколько слитков, и к тому же не маленьких. Серебро в конце концов тоже черти взяли, и остались только серебряные часы, которые висят у меня в шкафу и убаюкивают меня своим тихим шепотком.

Глубокой ночью, если мне не спится, я открываю шкаф и слушаю повторяемый семикратно шелест времени. В шкафу шелестит уходящее время. Иногда оно звенит в ушах. Иногда молчит, потому что остановилось и стоит — торопиться ведь ему некуда. Ночью одно время, а днем — другое. Одно время отмеривается часами, другое течет во мне самом, а есть еще третье — в воспоминаниях. Существует много видов времени, и все они разные. Только незрелые умы утверждают, будто есть только одно время.

Итак, если мне не спится, я приоткрываю дверку шкафа и слушаю шелест времени. И тогда снова приходят ко мне самые разные воспоминания, и все они кажутся мне серебристо-лунными, потому что месяц тоже серебряный.

Сегодня на липе нет совы, один только соловей да луна. Соловей заливается переслащенными трелями, красочными руладами и серебристыми пассажами.

— Поймаешь соловья — огорчишь ангела! — говорила моя мать.

Никогда я не огорчал ангела.

Луна спряталась в кроне липы и цедит сквозь ветки серебряный свет. Серебра так много, что кажется, будто каждый листок липы сделан из серебра. А вокруг глухая тишина.

Вспоминается мне такая же точно тишина в долине Изеры, когда месяц плыл по ледникам Дофинейских Альп. Вспоминаются мне сладкие губы молодой волшебницы Дениз в виноградниках на Изере в такую же серебряную ночь. Прелестна была Дениз, дьяволица родом с неба, дочка крестьянина из Бивье.

Помню, стоял я на дороге, поджидая автобус, и слушал, что говорил мне старичок священник — и притом философ — о трех разновидностях времени. Он уверял, что является творцом католического экзистенциализма. Дорога вела навстречу солнцу, а солнце было августовское, огромное и чистое. Здесь я впервые увидел Дениз. Она шла в белом платье, сшитом то ли из прозрачной кисеи, то ли из дымки. Солнце просвечивало сквозь платье, и Дениз показалась мне нагой — платье было словно легкое, парящее золотисто-белое облачко. Я загляделся на нее, поддавшись несказанному волнению. Венера, рождающаяся не из пены морской, а из солнечного света!.. Это уже была не Дениз! Это было воплощение самого чистого чувства мальчишеских лет, когда я впервые полюбил девочку, шестилетнюю глухонемую Фридку.