Ясунари Кавабата - Тысячекрылый журавль

– Не надо так говорить! Это отличный сино. И уж если что стыдно и даже грешно, так пользоваться такой чашкой каждый день!

– И все-таки плохая чашка! Есть сколько угодно других, значительно лучше. Мне невыносимо думать, что вы будете держать в руках этот сино и начнете еще сравнивать…

– По-вашему, дарить можно только самое лучшее?

– Смотря кому и при каких обстоятельствах…

Слова Фумико проникли в самое сердце Кикудзи.

Значит, она считает, что вещь, полученная им в память о госпоже Оота, должна быть шедевром?.. Так будет лучше и для него самого, для Кикудзи. Вспоминая госпожу Оота и Фумико, он должен касаться губами или пальцами прекрасного…

Наверно, это ее самое заветное желание. И доказательством тому – кувшин сино.

Холодный и в то же время полный внутреннего жара блеск сино напоминал Кикудзи тело госпожи Оота. И не было в этом напоминании ни капельки дурного, ни капельки горечи, ни капельки стыда, ибо прекрасное выше всего этого. А госпожа Оота была совершенным произведением природы. Природа хотела создать женщину и создала госпожу Оота. А шедевр нельзя судить – у него нет пороков… Вот о чем думал Кикудзи каждый раз, когда смотрел на кувшин сино.

А еще, глядя на него, он вспоминал Фумико. И сказал ей об этом по телефону в тот день, когда шел дождь. Осмелился сказать по телефону. И тогда Фумико вспомнила еще об одном изделии сино и принесла Кикудзи чашку.

Но, наверно, она все-таки права: чашка уступает кувшину.

– У отца, кажется, была дорожная шкатулка, – сказал Кикудзи. – Наверняка в ней есть и чашка – гораздо хуже этого сино.

– А какая она?

– Кто ее знает, я не видел.

– Мне бы очень хотелось посмотреть. Я уверена, что чашка вашего отца лучше этой. Если так и окажется, я эту разобью, хорошо?

– Вам опасно показывать…

Ловко очищая от семечек поданный на десерт арбуз, Фумико снова потребовала показать ей чашку.

Кикудзи велел служанке открыть чайный павильон, он решил поискать шкатулку там. Он вышел в сад. Фумико пошла за ним.

– Я не знаю, где эта шкатулка. Вот Куримото сразу бы сказала. Она тут все знает.

Кикудзи обернулся. На Фумико падала тень белого олеандра. Ее ноги, в чулках и садовых гэта, касались корней дерева.

Чайная шкатулка нашлась в мидзуя, на боковой полке.

Кикудзи принес ее в павильон и поставил перед Фумико. Девушка, чинно выпрямившись, ждала, чтобы он снял обертку. Потом сама протянула руку.

– Разрешите?

– Пожалуйста, только все пропылилось очень.

Кикудзи вышел в сад и стряхнул с обертки пыль.

– Знаете, на полке в мидзуя лежала мертвая цикада, ее уж черви есть начали…

– А здесь, в павильоне, чисто.

– Это Куримото убрала. Недавно. В тот самый день, когда сообщила мне о вашем замужестве и о замужестве Юкико. Убирала она вечером, темно уже было, вот, наверно, и не заметила цикаду.

Фумико открыла шкатулку и вынула сверток, очевидно с чашкой. Склонилась и стала распутывать узел на шелковом шнурке. Ее пальцы едва заметно дрожали.

Округлые плечи Фумико опустились, и Кикудзи, видевший ее в профиль, вновь обратил внимание на изящную высокую шею девушки.

Губы Фумико были решительно сжаты, но нижняя все же чуточку выдавалась вперед. И эта губа, и полная мочка уха казались удивительно милыми.

– Карацу [ 7 7 Один из видов керамики ], – сказала Фумико, взглянув на Кикудзи. Он подсел поближе.

Фумико поставила чашку на татами.

Маленькая чашка карацу, тоже цилиндрическая, очевидно, для повседневного пользования, а не для чайной церемонии.

– Какие строгие линии! Несравненно лучше, чем тот сино.

– Ну как можно сравнивать карацу и сино? Это же совсем разная керамика.

– А почему нельзя? Достаточно поставить обе чашки рядом – и все сразу становится ясно.

Кикудзи, тоже привлеченный строгой формой и чистотой карацу, взял чашку в руки.

– Принести сино? – спросил он.

– Я сама принесу. – Фумико поднялась и вышла. Когда обе чашки были поставлены рядом, Фумико и Кикудзи одновременно взглянули друг на друга.

Потом оба, как бы сговорившись, опустили взгляд на чашки.

Кикудзи, чуточку растерявшись, сказал:

– Это же мужская и женская чашки. Сразу видно, когда они рядом.

Фумико кивнула. Казалось, она была не в состоянии говорить. Кикудзи и сам смутился. Собственные слова прозвучали для него странно.

Чашка карацу была гладкой, без рисунка. Сквозь синеву с легким абрикосовым налетом проступали багровые блики. Твердые мужественные линии.