Владимир Набоков - Бледный огонь

Сам дом почти не изменился. Одно крыло
Мы обновили. Здесь солярий. Здесь
060 Видовое окно обставлено затейливыми креслами.
Огромная скрепка телеантенныблестит на месте
Негнущегося флюгера, который частопосещал
Наивный и воздушный пересмешник.
Он пересказывал все слышанные им программы,
Переходя с чиппо-чиппо на ясное
Ту-уи, ту-уи, потом на хриплое: приди,
Приди, при-пррр; вскидывая кверху хвост
Или изящно предаваясь легким
Прыжкам вверх-вниз и тотчас же (ту-уи),
070 Садясь на свой насест — на новую антенну.

Я был дитя, когда умерли мои родители.
Оба были орнитологи. Я так часто
Пытался их вообразить, что ныне
У меня тысяча родителей. Как грустно они
Тают в собственных добродетелях и удаляются,
Но иные слова, случайно услышанные или прочитанные, —
Такие как «больное сердце» — всегда относятся
К нему, а «рак поджелудочной железы» — к ней.

Любитель прошлого:сбиратель остывших гнезд.
080 Здесь была моя спальня,отведенная теперь гостям.
Здесь, уложенный в постель горничной-канадкой,
Я прислушивался к жужжанию голосов внизу и молился,
Чтобы все всегда были здоровы,
Дядья и тетки, горничная, ее племянница Адель,
Видавшая Папу,люди в книжках и Бог.

Меня воспитала милая эксцентричная тетушка Мод,
Поэтесса и художница со склонностью
К конкретным предметам вперемежку
С гротескными разрастаниями и образами смерти.
090 Она дожила до крика нового младенца. Ее комнату
Мы оставили нетронутой. Там все мелочи
Складываются в натюрморт в ее стиле: пресс-папье
Из выпуклого стекла с лагуной внутри,
Книга стихов, открытая на оглавлении (Мавр,
Месяц, Мораль), грустящая гитара,
Человеческий череп; и из местной «Стар»
Курьез: «Красные носки» победили «Янки» [1] 5:4
Гомером Чэпмена [2]— приколотый кнопками к двери.

Мой Бог умер молодым. Богопоклонство я находил
100 Унизительным, а доказательства — неубедительными.
Свободному не нужен Бог— но был ли я свободен?
Как полно я ощущал природу прилепленной ко мне,
И как мое детское нёбо любило
Полурыбный-полумедовый вкус этой золотой пастилы!
Книжкой картинок мне в ранние годы служил
Расписной пергамент, которым оклеена наша клетка:
Лиловато-розовые кольца вокруг луны, кроваво-оранжевое солнце,
Двойная Ирида и это редкое явление —
Ложная радуга, — когда, прекрасное и странное,
110 В ярком небе над горной грядой одинокое
Овальное опаловое облачко
Отражает радугу, следствие грозы,
Разыгранной где-то в далекой долине, —
Ибо мы заключены в искуснейшую клетку.

А еще есть стена звуков, еженощная стена,
Возводимая осенью триллионом сверчков.
Непроницаемая! На полпути к вершине холма
Я останавливался, заполоненный их исступленной трелью.
Вот свет у доктора Саттона.Вот Большая Медведица.
120 Тысяча лет тому назад пять минут равнялось
Сорока унциям мелкого песка.
Переглядеть звезды. Вечность впереди
И вечность позади: над твоей головой
Они смыкаются, как гигантские крылья, и ты мертв.

Обычный мещанин, я полагаю,
Счастливее: он видит Млечный Путь,
Лишь выйдя помочиться. Тогда, как и теперь,
Я шел за собственный свой страх и риск — иссеченный ветвями.
Подкарауленный подножкой пня. Хромой и толстый астматик,
130 Я никогда не бил мячом об землю на бегу и никогда не заносил биты.

Я был тенью свиристеля, убитого
Мнимой далью оконного стекла.
Имея мозг, пять чувств (одно неповторимое),
В остальном я был лишь неуклюжим монстром.
Во сне я играл с другими детьми,
Но, по правде, не завидовал ничему — разве что
Чуду лемнискаты,отпечатанной
На влажном песке небрежно-проворными
Шинами велосипеда.

Нить тончайшей боли,
140 Натягиваемая игривой смертью, ослабляемая,
Не исчезающая никогда, тянулась сквозь меня. Однажды,
Когда мне минуло одиннадцать и я лежал
Ничком, следя, как заводная игрушка —
Жестяная тачка, толкаемая жестяным мальчиком,
Обогнула ножки стула и ушла под кровать,
В голове моей вдруг грянуло солнце.

А затем — черная ночь. Великолепная чернота;
Я ощущал себя распределенным в пространстве и во времени:
Одна нога на горной вершине,одна рука
150 Под галькой пыхтящего побережья.
Одно ухо в Италии, один глаз в Испании,
В пещерах моя кровь, и мозг мой среди звезд.
Глухое биение было в моем триасе, зеленые
Оптические пятна в верхнем плейстоцене,
Ледяная дрожь вдоль моего каменного века,
И в нерве локтевом все завтрашние дни.