Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения

Я никогда не расспрашивал об этом мать, но часто пытался вообразить, что она чувствовала все эти годы. В нищете воспитывая двенадцать детей, не сомневалась ли она порой в своей вере? Или же, несмотря ни на что, была готова геройски пожертвовать жизнью за отца и за веру? Увы, я не испытывал к матери любви, хотя и относился к ней с уважением. Мать умерла четыре года назад, но так до самой смерти ни разу не заговорила с детьми о своей молодости, о своей родне. Однажды приняв решение, она пронесла его через всю жизнь. В свою очередь и мы решили не сообщать о смерти матери её родственникам. Сидя над умирающей матерью, я проникался всё большим благоговением к тому, что вера родителей, несмотря на унижения и поношения окружающих, в течение всей их жизни продолжала освещать им путь. Ведь в конце концов вера — это не развлечение, а суровое испытание.

Я уже писал, что во время Русско-японской войны ходил поглазеть на пленных, а сейчас расскажу о том глубоком впечатлении, которое я из этого вынес. Говорили, что русские похожи на медведей, что эти страшные люди едят детей. В тот день, когда пленных отправляли в храм, расположенный в деревне Канаока, у горы Аситака, мы с братом под присмотром слуги наблюдали за происходящим, приникнув к станционной ограде. Обо всём этом я уже написал в повести "Синскэ"…

Через станционную ограду я видел на отдалении платформу. Мне было страшно, поскольку я слышал, что русские, как демоны, пьют кровь детей, но присутствие слуги несколько меня успокаивало. На платформу въехал паровоз, и сошедшие с него русские вполне соответствовали тому, что я видел раньше на картинках и фотографиях: заросшие рыжими волосами лица, как у обезьян, одеты, точно в шкуры, в толстые пёстрые пальто, даже шапки у них были не как у людей. То, что они из породы демонов, было видно по их высоченному росту — сошедшие вместе с ними японские солдаты едва ли доставали им до плеча. Я с удивлением узнал, что на одной с нами планете живут люди, столь не похожие на японцев. Тридцать-сорок пленных, неся в руках маленькие тюки с поклажей, сойдя на платформу, переговаривались между собой. То, что русские умеют говорить, также стало для меня откровением. Вскоре неподалёку от нас в ограде открыли ворота, и пленные вышли с территории станции. Мы хотели бежать, но прямо рядом с нами выстроилось несколько двухколёсных экипажей, и страшные лошадиные морды преграждали нам пути отступления. Между тем пленные, которых в этих экипажах должны были отвезти в храм у горы, толпились перед оградой, выжидая, когда их распределят по местам. Оказавшись среди русских, я, съёжившись, дрожал от страха. И вдруг один из пленных, заросший бородой по самые глаза, положил мне на голову свою большую ладонь. От ужаса я с трудом удержался, чтобы не зареветь. На коротко остриженной голове ладонь казалась необыкновенно тёплой. В испуге я украдкой взглянул на его лицо. Человек, моргая из-за бороды серыми глазами, сказал, должно быть для того, чтобы успокоить трясущегося от страха подростка: "Фудзий! Фудзий!" — и показал на север. Ветер разогнал облака; сквозь прутья ограды в ясной синеве была видна величественная белоснежная Фудзияма. Тут только до меня дошло, что значило "Фудзий, Фудзий" в устах россиянина. Я был поражён: тот, кого я считал демоном, говорит по-японски! Тепло его ладони и совсем не страшные глаза произвели на меня сильнейшее, ни с чем не сравнимое впечатление. Вскоре протрубил горн, и экипажи, шесть штук, гремя железными колёсами, покатили по пыльной дороге в сторону горы. А тот русский пленный приподнял занавеску и помахал мне на прощание своей большой рукой.

Этот русский был первым встреченным мной иностранцем, и доходчивее, чем любой урок географии, он пробудил во мне сознание того, что на земном шаре есть другие страны, другие народы. Каким-то образом он заронил в мою юную душу ошеломительную мысль, что в мире есть много такого, чего я не знаю…

Теперь время рассказать о моей учёбе в младших классах. В ту пору моя семья ещё пользовалась в деревне доверием, но уже утратила свои прежние, из поколения в поколение переходившие моральные привилегии, став бедной семьёй, занимающейся рыбной ловлей. Во всяком случае, я вёл такую же, как и дети простых рыбаков, дикарскую жизнь. Школа располагалась довольно далеко, за рисовыми полями у подножия горы Кацура, в храмовой роще. Как правило, мы шли до рощи босиком, мыли ноги в окружавшей рощу канавке, надевали гэта и только затем входили в школьные ворота. И всё же меня часто упрекали дома, что гэта снашиваются слишком быстро. Впрочем, обычай добираться до школы босиком был строжайше запрещён после того, как в своей резиденции в Того изволил поселиться его высочество внук императора.