Дэвид Герберт Лоуренс - Тень в розовом саду

— Сколько ты здесь прожила?

— Два года.

Он сосредоточенно жевал.

— Мне думалось, ты скорее предпочтешь поехать в какое-нибудь новое место, — произнес он наконец.

Она сидела совершенно безмолвно, потом осторожно пустила пробный шар.

— Почему? — спросила она. — Ты думаешь, мне здесь будет неприятно?

Он рассмеялся, успокаивая ее, густо намазывая хлеб апельсиновым джемом:

— Надеюсь, приятно.

Она опять не обратила никакого внимания на его слова.

— Но, пожалуйста, ничего не говори об этом в деревне, Фрэнк, — сказала она небрежно. — Не говори, кто я или что я прежде жила здесь. Нет никого, с кем бы мне особенно хотелось повидаться, а если меня узнают, мы никогда не сможем чувствовать себя свободно.

— Тогда зачем ты сюда приехала?

— Зачем? Неужели тебе не понятно зачем?

— Если ты ни с кем не хочешь знаться — нет.

— Я приехала повидать это место, а не людей.

Больше он ничего не сказал.

— Женщины, — говорила она, — не похожи на мужчин. Не знаю, отчего мне хотелось приехать… Но я приехала.

Она заботливо налила ему еще одну чашку кофе.

— Только, — продолжала она, — не говори обо мне в деревне. — Она неуверенно засмеялась. — Знаешь, не хочу, чтоб ворошили мое прошлое.

И она кончиком пальца стала перегонять по скатерти крошки.

Он пил кофе и смотрел на нее; обсосав усы и поставив чашку, он флегматично заметил:

— Бьюсь об заклад, у тебя в прошлом немало отыщется.

Она смотрела на скатерть с немного виноватым выражением, которое льстило ему.

— Ну, — сказала она ласково, — так ты меня не выдашь в деревне, кто да что я, нет?

— Нет, — со смехом сказал он, успокаивая ее. — Не выдам.

Он был доволен.

Она ничего не ответила. Через минуту-другую она подняла голову:

— Мне нужно договориться с миссис Коутс и сделать разные дела. Так что сегодня утром лучше отправляйся гулять один. Обед у нас будет в час.

— Но ты не можешь договариваться с миссис Коутс целое утро, — сказал он.

— Ну и что ж… потом мне надо написать письма, надо вывести пятно с юбки. Сегодня утром у меня масса всяких дел. Лучше отправляйся один.

Он догадался, что она хочет избавиться от него, так что, когда она поднялась наверх, взял шляпу и, сдерживая возмущение, поплелся к скалам.

Вскоре вышла и она. На ней была шляпа с розами, поверх белого платья был наброшен длинный кружевной шарф. Заметно нервничая, она раскрыла зонтик от солнца, лицо ее было наполовину скрыто падавшей на него цветной тенью. Она шла по узкой дорожке, выложенной брусчаткой, истертой до основания башмаками рыбаков. Казалось, она сторонилась окружения, словно спасаясь в легком полумраке своего зонтика.

Миновав церковь, она пошла по проулку, пока не достигла высокой каменной ограды, тянувшейся вдоль обочины дороги. Она медленно пошла вдоль ограды и остановилась наконец у открытой калитки, проем которой светился, словно само воплощение света на темной стене. Там, в волшебном мире за калиткой, на залитом солнцем дворе, на синей и белой гальке, которой был вымощен двор, лежали причудливые тени, за ним пылала зелень лужайки, где стояло, сверкая по краям, лавровое дерево. Она на цыпочках, нервно вошла во двор, поглядывая на погруженный в тень дом. Незавешенные окна казались черными и безжизненными, дверь в кухню была отворена. В нерешительности она сделала шаг вперед, затем еще, сгорая от нетерпения, устремляясь в сад за домом.

Она добралась почти до угла дома, когда среди деревьев раздались тяжелые, с хрустом шаги. Показался садовник. Он держал плетеный поднос, по которому раскатывались крупные темно-красные ягоды переспелого крыжовника. Двигался он медленно.

— Сегодня сад закрыт, — сказал он спокойно миловидной женщине, которая застыла, готовая к отступлению.

От удивления она с минуту молчала. Как мог он вообще открываться для публики?

— А когда он открыт? — быстро сообразив, спросила она.

— Пастор пускает посетителей по пятницам и вторникам.

Она стояла неподвижно, соображая. Как странно, подумать только, пастор открывает свой сад для публики!

— Но сейчас все пойдут в церковь, — сказала она, пытаясь уговорить садовника. — Здесь никого не останется, не так ли?

Он пошевелился, и крупные крыжовины покатились по подносу.

— Пастор живет в новом доме, — сказал он.

Оба стояли неподвижно. Ему было неловко просить ее уйти. Наконец она обернулась к нему с обезоруживающей улыбкой.

— Можно я одним глазком взгляну на розы? — уговаривала она с милым упрямством.