Рабиндранат Тагор - Гóра

Пореш-бабу дал приют Хоримохини в отсутствие Бародашундори и поселил ее в дальней комнатке на самом верху, где она могла бы жить, как ей хочется, и беспрепятственно выполнять обряды, предписанные ее кастой.

Но когда Бародашундори возвратилась и увидела, что ее хозяйские обязанности усложняются благодаря этой неожиданной гостье, она пришла в страшное негодование, которое и высказала Порешу-бабу в доходчивых выражениях, заявив, что от нее слишком многого хотят. На это Пореш-бабу ответил:

— У тебя на плечах целая семья, и ты ничего, справляешься, так неужели же одна несчастная вдова окажется для тебя непомерной обузой?

Бародашундори смотрела на Пореша как на человека, не обладающего ни здравым смыслом, ни житейским опытом. Она была уверена, что раз он не имеет понятия о хозяйственных делах, всякий его самостоятельный шаг в этой области обязательно будет неудачен. Однако она знала также, что если ему что-нибудь взбредет на ум, то сердись не сердись, плачь не плачь, но с места его не сдвинешь, он будет стоять на своем как истукан, ну что с таким человеком поделаешь? И какая женщина может с ним ладить, если в случае надобности с ним и не поссоришься-то толком? Она видела, что придется признать себя побежденной.

Шучорита была почти ровесницей Моноромы, и Хоримохини даже стало казаться, что и в лице у них есть что-то общее; даже характерами они были похожи: обе спокойные, но твердые. Всякий раз, когда Хоримохини случалось взглянуть на девушку со спины, сердце ее замирало.

Однажды вечером, когда Хоримохини сидела одна в темноте и беззвучно плакала, к ней зашла Шучорита, и Хоримохини, прижимая племянницу к своей груди, с закрытыми глазами зашептала:

— Она вернулась! Вернулась ко мне! Она не хотела уходить, а я сама отослала ее. И нет для меня в этой жизни достойной кары. Но, может, я все-таки отстрадала свое и теперь она снова вернулась ко мне. Вот она, с той же улыбкой на лице! О моя маленькая, моя жемчужина, сокровище мое! — И она гладила лицо и руки Шучориты и целовала ее, обливая слезами.

Тогда Шучорита тоже не выдержала и голосом, прерывающимся от рыданий, сказала:

— Тетя, я тоже давно уже не видела материнской ласки. Но сегодня я снова нашла свою мать. Сколько раз в минуты отчаяния, когда мне казалось, что горе иссушило мне душу, и я не могла даже молиться, я звала свою мать. И вот теперь она услышала мой зов и пришла ко мне.

— Не говори, не говори так, дитя мое! — отвечала Хоримохини. — От твоих слов мне делается так радостно, что даже страшно. О господи, неужели ты отнимешь у меня и это? Я думала, что больше не привяжусь уже ни к кому, я старалась обратить свое сердце в камень, и не смогла! — потому что слаб человек. Смилуйся же надо мной, господи, не наказывай меня больше! О Радхарани, уйди, оставь меня, не прикасайся ко мне! О всемогущий Кришна! Мой Джибоннатх, мой Гопал, мой Нильмони! [48] Джибоннатх, Гопал, Нильмони — букв.: «Властелин жизни», «Пастушок», «Голубая жемчужина» — ласкательные имена Кришны в младенческом возрасте. Образ младенца Кришны пользуется особенно большой симпатией народов Индии. Индийские поэты изображают его обыкновенным ребенком, резвым и шаловливым. И этой человечностью в изображении высочайшего божества объясняется глубокая любовь к нему миллионов индийцев. Какое новое испытание уготовил ты мне?

— Но гони меня, тетя, — проговорила Шучорита. — Что бы ты ни сказала, я тебя никогда не покину, я всегда буду с тобой.

И она, как ребенок, прильнула к груди Хоримохини.

За эти несколько дней между ними возникли близкие родственные отношения, которые не измеришь временем, и это, казалось, приводило Бародашундори в еще большее раздражение.

— Вы только посмотрите на нее! — говорила она о Шучорите, — будто она от нас никогда не видела ни заботы, ни ласки! Интересно, где эта тетка раньше была? Воспитывать ее с ранних лет нам пришлось, а теперь только от нее и слышишь: «Тетя да тетя!» И сколько раз говорила я мужу, что эта Шучорита, которую все превозносят до небес, еще себя покажет. Мы столько для нее сделали, а она хоть бы спасибо сказала!

Бародашундори прекрасно понимала, что сочувствия у Пореша не встретит. Мало того, она не сомневалась, что, проявив неприязнь к Хоримохини, она только уронит себя в его глазах, и это еще больше выводило ее из себя и придавало решимости во что бы то ни стало — и что бы там ни говорил Пореш — доказать, что всякий здравомыслящий человек должен обязательно встать на ее сторону. И вот она начала рассказывать о Хоримохини каждому встречному члену «Брахмо Самаджа», без различия пола, возраста и положения в обществе, чтобы убедить их в своей правоте. Не было конца ее жалобам на то, как вредно отражается на детях постоянное присутствие в доме несчастной суеверной старухи, которая к тому же поклоняется идолам.