Ясунури Кавабата - РАССКАЗЫ НА ЛАДОНИ

— Если её помыть, она вся облупится.

— Покупаю!

Мне и правда хотелось купить маску. Мне мнилось, что в чудесном будущем, когда мир станет прекрасным и гармоничным, у всех людей будет точно такие же добрые лица.

Вернувшись в Токио, я немедленно отправился в больницу навестить жену. Дети примеряли маску и счастливо смеялись. Наконец-то я был доволен хоть чём-то.

— Папа, теперь ты надень!

— Нет.

— Ну надень!

— Нет.

— Ну надень, пожалуйста!

Младший сын поднялся на ноги и попытался напялить на меня маску.

— Перестань!

— Жена выручила меня.

— Давайте-ка я надену.

Дети смеялись, я побледнел: «Что вы делаете? Она же больна!» Было жутко смотреть на смеющееся лицо, покоившееся на больничной подушке.

Когда жена сняла маску, дыхание её было тяжёлым. Но не в этом дело. Когда она сняла маску, лицо её стало некрасивым. Я смотрел на это неприятное лицо, по коже побежали мурашки. Я впервые увидел жену такой. После того, как она на пару минут накинула на себя прекрасную, мягкую улыбку, её настоящее лицо показалось мне ужасным. Даже не ужасным, а каким-то ужасно несчастным. Из-под прекрасной маски глядела жалкая человеческая жизнь.

— Папа, надень!

— Теперь твоя очередь!

— Дети не хотели угомониться.

— Нет.

Я встал. Если я сейчас надену маску, то потом жене станет казаться, что на самом-то деле я похож на дьявола. Прекрасная маска внушала мне ужас. Я боялся того, что всегда улыбавшееся лицо жены было просто маской. Что её милая улыбка была неким произведением искусства. Так мне стало казаться.

К чёрту маски! К чёрту искусство!

Я написал на бланке для телеграмм: «Вырежьте сцену с масками».

Потом разорвал телеграмму на мелкие кусочки.

[1929]

Я остановился, как вкопанный. С того времени, как магазин «Хакухин» закрыл двери в положенное для переулков Уэно время, прошло уже около двух часов. Я остановился перед двумя палатками, торговавшими пиротехническими забавами и очками. «Хакухин» остался за спиной. Я слушал шуршание подошв поздневечерней толпы и остро ощущал какую-то робость перед этим разрастающимся внутренним пространством, окаймлённом магазином и палатками. Растворяясь, водянистые, мутные тени припозднившихся пешеходов сливались с ночью. Обрывки бумажек на земле становились ещё белее. Вот отъехала ещё одна повозка со сложенной на ней палаткой. На пиротехническом прилавке — обнажённые палочки бенгальских огней. В цветных пакетах — «пионы». «цветочные повозки», «мины». В цветных коробках — «снежно-лунные цветы», «трёхцветная сосна». Ряды красных упаковок. Рядом — очки для стариков и близоруких, с тёмными стёклами, с цветными оправами, с оправами золотыми, из серебра, меди, нержавейки и черепахового панциря. Бинокли, фланельки, очки для подводного плавания, лупы… Но всё это не интересовало меня.

Пиротехническая палатка и «Оптика» располагались ровно в трёх шагах друг от друга. Покупателей не было, и продавцы уселись на корточки в узком пространстве между киосками. При этом продавец «Оптики» расположился в двух шагах от своего прилавка, а юная продавщица бенгальских огней — в одном. Она взяла с собой стул, он — беззаботно оставил свой за прилавком.

Чуть раскачиваясь на широко поставленных ступнях, мужчина сидел на корточках, прочно опираясь левым локтем о колено, которое и принимало всю тяжесть верхней части его тела. Правая же его рука сновала по чёрной земле, быстро выводя носком женского башмачка какие-то иероглифы.

Продавщица внимательно читала его колонки. Она сидела на низеньком стуле, подошвы деревянных сандалий высоко возносили чуть расставленные коленки. Передник провисал между ними, она склонилась так низко, что её грудки упирались в колени, охваченные руками, а повёрнутые вверх круглые ладошки лежали на ступнях. Её яркое кимоно было слегка засалено, причёска сбилась набок. Из-за того, что грудь была прижата к коленям, ворот её кимоно прилип к коже, приобнажая шею.

Собственно говоря, я остановился как вкопанный, увидев работу этого башмачка. Я видел этих людей, но написанное на земле разобрать не мог. Мужчина из «Оптики» не давал себе труда стереть написанное — он продолжал методично выводить новые иероглифы поверх старых. Это не мешало девушке вникать в их смысл. С концом каждого предложения они невольно отрывали глаза от земли и смотрели друг на друга. Но лица и губы их не успевали обменяться улыбкой или же словом — девушка снова тупила глаза, а мужчина принимался писать. Девушка была из бедной семьи — узка в поясе, пальчики — тонкие, но зато она выдалась ростом против положенного ей по возрасту.