Джером Джером: Энтони Джон

— Ты умеешь проигрывать ставку, — сказала миссис Плумберри, когда ребенок, не протестуя, принял резиновую соску, вложенную ему в рот, и улыбнулся. — Это значит, что ты будешь уметь и побеждать, так всегда бывает.

Она наклонилась и поцеловала его, а поцелуй был для миссис Плумберри довольно необычным признаком волнения.

Природа, вероятно, допустила ошибку, когда позволила, чтобы Энтони, сын узкогрудого отца и плоскогрудой матери, сделался таким сильным и здоровым. Он никогда не плакал, если что-нибудь было не по нему (все и во всех случаях должно было делаться по его желанию) — зато он орал громким и высоким голосом. Днем было легко успокоить его, он мог сколько угодно барахтаться, смеяться и поколачивать ручонками всякую щеку, до которой только мог достать. Но ночью с ним было трудно справиться. Отец постоянно разражался проклятиями. Разве можно было работать днем, если каждую ночь приходилось не спать? Остальные по крайней мере только ревели. Это не мешает мужчине спать. («Остальные» были две девочки. Первая умерла, когда ей минуло три года, вторая прожила всего несколько месяцев.)

— Это потому, что он очень сильный, — объяснила мать, — это полезно для легких.

— А для моего больного сердца это полезно? — проворчал муж. — Ты совсем не думаешь обо мне. Теперь все для него.

Женщина не ответила. Она знала, что это правда. Он был хорошим человеком, работящим, непьющим и по-своему добрым. Ее родные вместе с ней думали всегда, что она поступила правильно, выйдя за него замуж. Она была раньше прислугой и не могла мечтать о чем-то исключительном. Семья Стронгсарм когда-то была состоятельной, ходили слухи, что некоторые члены семьи хорошо жили в колониях, муж и жена постоянно питали надежду, что какой-нибудь отдаленный родственник умрет вдалеке и оставит им свое состояние. Но в остальном будущее не обещало ничего иного, как тяжелую борьбу за выживание. Он был механиком и имел свою мастерскую. В Мидлсбро нашлось бы много работы, но Джон Стронгсарм принадлежал к числу тех неудачников, которые никак не могут устроиться. Он изобрел кое-какие мелочи, некоторые из его изобретений обогатили, но не его, а других.

— Если бы только я мог доказать свои права. Если бы только существовала справедливость на свете. Если бы меня не ограбили и не надули…

Маленький Энтони Джон, как только стал понимать, привык к таким фразам, которые постоянно повторялись резким голосом и обыкновенно заканчивались кашлем. Отец при этом подымал руки, как будто призывая кого-то, кого он, должно быть, видел сквозь потолок темной, неопрятной мастерской, где все вещи, казалось, имели свое место на полу, и где отец постоянно искал что-то и не находил.

Он был большим, добрым ребенком. Если бы у него был достаток, его могла бы полюбить любая женщина, она бы прощала ему его беспомощность. Но беднякам не нужна слабость, они ее не прощают. Ребенок инстинктивно понимал, что мать презирала этого мечтателя, вечно чего-то боявшегося, но, если он со своими вопросами и просьбами обращался к матери, то любил больше отца. Запущенная мастерская с огромным горном была его детской. Он страшно веселился, когда отец, отложив в сторону инструмент, через минуту никак не мог его найти. Ребенок некоторое время следил за отцом, как тот кидался из стороны в сторону и повсюду рыскал, ища потерянное, потом соскакивал со своего сиденья и вручал отцу нужный предмет. Скоро отец стал обращаться к нему за помощью.

— Не помнишь ли ты случайно, куда я положил вчера небольшое железное колесико, вот такое? — спрашивал он.

Джон, взрослый мужчина, никак не мог начать своей работы без колесика, но минуту спустя Энтони, ребенок, уже держал в руках потерянный предмет. Однажды Джон должен был отлучиться на целый день. Когда он вечером зашел в мастерскую, он был несказанно изумлен. Верстак был вычищен, и над ним в полном порядке были размещены все инструменты. Он еще не успел прийти в себя от изумления, как дверь бесшумно отворилась, и в ней появилась смеющаяся рожица. У Джона выступили на глазах слезы, стыдясь их, он тщетно начал искать носовой платок. Ребенок сунул ему в руки кусок чистой материи и засмеялся.

В продолжение многих лет ребенок не подозревал, что свет состоит не только из грязных улиц и вонючих дворов. Существовала еще площадь, которую называли рыночной, здесь мужчины бранились и божились, женщины торговались и спорили, телята мычали, свиньи хрюкали. А дальше виднелся пустырь с утоптанной травой, за которым высокие трубы выплевывали дым. Но иногда, в те дни, когда по утрам отец больше обыкновенного проклинал судьбу и вздымал руки к потолку мастерской, мать исчезала на несколько часов и возвращалась с вкусными вещами, завернутыми в коричневую бумагу. А по вечерам отец и мать восхваляли и превозносили кого-то, кто находился очень далеко.