Проспер Мериме - Жакерия

Сивард. Они освободили меня из плена, и не успел я оглянуться, как мне пришлось действовать с ними заодно.

Белиль. Но разве теперь поздно отстать от них?

Сивард. Не знаю, так ли я вас понял... Говорите со мной с откровенностью солдата, и я вас пойму лучше.

Белиль. Хорошо! Если вы оставите бунтовщиков, если вы возвратитесь под знамена вашего прежнего начальника, то можете рассчитывать на благодарность монсеньора герцога.

Сивард. Золотые слова, но ими не прокормишь отряд.

Белиль. А что бы вы сказали, если б монсеньор герцог Нормандский взял ваш отряд к себе на службу на весь этот поход, с тем же самым жалованьем для латников, какое получают французы, и постоянным содержанием в сто экю для предводителя?

Сивард. Я охотно соглашусь, если только меня повысят в чине и дадут право на свое знамя. Для этого есть достаточные основания — и у меня на службе много младших дворян.

Белиль. Я могу подтвердить рыцарским словом, что вы все это получите. Не желаете ли вы еще чего-нибудь?

Сивард. Право же, нет. Ваши предложения столь благородны, что я не могу им противостоять. Рассчитывайте на меня.

Подают друг другу руки.

Белиль. В вашем отряде, если не ошибаюсь, пятьдесят коней и сто стрелков.

Сивард. Сто сорок стрелков. Стрелки, собственно, не мои, хотя они следуют за моим значком. Но если вашим войском командует де Буш, то они пойдут за мной с радостью.

Белиль. Получите вперед жалованье за месяц полновесными флоринами, а вот и ваши сто экю.

Сивард (сосчитав) . Вы удивительно точны.

Белиль. А взамен вы не дадите расписочки? Не подпишете ли обязательство?

Сивард. Подписать-то я не смогу за неграмотностью, но я поставлю крестик и, если угодно, скреплю моей печатью.

Белиль. Отлично. Через несколько дней де Буш будет в Мо, и тогда вы перейдете на его сторону.

Сивард. Да, клянусь рыцарской честью.

Белиль. Я мог бы сообщить вам еще кое-что, если б только мне удалось столковаться с вашими товарищами, предводителями вольных отрядов. Я сделаю все возможное, чтобы их удовлетворить; к их услугам у меня немало флоринов и нобилей.

Сивард. Я отвечаю за них, как за самого себя.

Белиль. Устройте так, чтоб я мог с ними переговорить. Когда настанет время приступить к исполнению наших планов, вы мне доставите веревочную лестницу, чтобы выбраться отсюда. Благоразумие не позволит мне оставаться с мужиками, когда наши латники выступят против них.

Сивард. У вас будет веревочная лестница и, если нужно, будут лошади с проводниками.

Белиль. Благодарю вас. Все пойдет отлично.

Сивард. Я сейчас приведу к вам д'Акунью и мессира де Лансиньяка. Не сомневаюсь, что вы останетесь ими довольны.

Белиль. Идите же и возвращайтесь скорей.

Лагерь мятежников.

Симон, Моран, Мансель.

Симон. Нет, как хотите, а он совсем из другого теста, чем наши покойные господа. Он говорит о жатве и землепашцах, точно сам двадцать лет ходил за плугом.

Мансель. И всегда у него найдется какая-нибудь шутка.

Моран. А все же я не знаю, что сталось с теми, кого мы послали для переговоров о мире. Особенно опасаюсь я за беднягу Тома.

Симон. Полно! Чего бояться? Разве у нас в руках нет заложников? Ведь это заложники, так, кажется, зовет их отец Жан?

Мансель. Моран вечно ждет беды.

Моран. Этак-то вернее.

Слышны трубы.

Симон. Трубят! Что-то случилось...

Входит Рено.

Рено. Слыхали новость?

Симон. Какую?

Рено. Дворяне выставили большое войско. У них больше десяти тысяч копий, и де Буш — черт побери этого язычника с его дьявольским именем! — командует ими. Он идет на нас, завтра вернее всего будет бой.

Моран. Господи Иисусе! Дева Мария! Пропали мы!

Мансель. Быть не может, Рено!

Рено. Франк видел их разведчиков. У него сейчас была с ними схватка, да такая, что они ранили человек двенадцать, между прочим, и молодого Топино — повыше колена, до самой кости.

Моран. Клянусь страстями господними, нас предали! Нам ничего не остается, как...

Симон. Пусть меня жгут черти в аду, если я не отомщу этому вероломному рыцарю! Топино — брат моей крестной.