Луиджи Пиранделло - Чистая правда

Вот так и теперь с тем же самым недоверием и той же покорностью Тарара вручал свою судьбу машине правосудия.

Он знал лишь, что размозжил жене голову топором. Произошло это так. Тарара целую неделю батрачил на полях возле городка Монтаперто. Вернувшись в очередной субботний вечер домой, промокший и грязный, Тарара узнал о большом скандале, который произошел в Арко-ди-Спото, где он жил.

За несколько часов перед тем его жену застали на месте преступления с кавалером доном Агатино Фьорикой.

Донна Грациелла Фьорика, супруга кавалера, – руки в браслетах и кольцах, щеки нарумянены, вся изукрашена, как мул, на котором под звуки тамбурина возят в церковь зерно, – сама, лично, привела двух полицейских во главе с комиссаром Спано в тупичок Арко-ди-Спото, чтобы те удостоверили факт прелюбодеяния.

Соседи не смогли скрыть от Тарары постигшего его несчастья, ибо жену, вместе с кавалером, продержали всю ночь под арестом. На следующее утро, как только она показалась в дверях дома, Тарара бросился на нее и, прежде чем успели вмешаться соседи, размозжил ей голову.

А что там бубнит секретарь суда – кто его разберет?…

Когда секретарь кончил чтение, председательствующий снова приказал подсудимому встать и отвечать на вопросы:

– Подсудимый Ардженту, вы поняли, в чем вас обвиняют?

Тарара чуть шевельнул рукой и с обычной своей улыбкой ответил:

– Ваша честь, по правде сказать, я не очень-то слушал.

Председательствующий сердито сделал ему внушение:

– Вы обвиняетесь в том, что утром десятого декабря тысяча девятьсот одиннадцатого года убили топором Росарию Феминеллу, вашу жену. Что вы скажете в свое оправдание? Повернитесь лицом к присяжным и говорите ясно, с должным уважением к суду.

Тарара прижал руку к сердцу, словно в знак того, что у него нет ни малейшего желания относиться к суду с неуважением. Присутствующие зрители, уже настроенные на веселый лад, заранее предвкушали ответ. Тарара это заметил и некоторое время смущенно молчал.

– Отвечайте же! – понукал его председательствующий. – Скажите синьорам присяжным то, что имеете сказать.

Тарара пожал плечами и наконец решился:

– Видите ли, ваша честь, тут сидят все люди ученые, и что написано в бумагах, они сами разберут. Я, ваша честь, человек простой. Но раз в этих бумагах написано, что я убил жену, значит, так оно и есть. И говорить тут не о чем.

На этот раз не удержался от смеха сам председатель.

– Не о чем говорить? Э нет, почтенный, тут есть о чем поговорить…

– Я хочу сказать, ваша честь, – пояснил Тарара, снова прижимая руку к сердцу, – хочу сказать, что убил ее я, вот и все. Я убил ее – да, ваша честь, я обращаюсь к синьорам присяжным, – я убил ее собственными руками, синьоры присяжные, потому что иначе я не мог поступить, вот. Больше мне прибавить нечего.

– Прошу соблюдать порядок, синьоры! Прекратите смех! – насупился председательствующий, яростно трезвоня колокольчиком.

– Где вы находитесь? Вы же в зале суда! Судят человека за убийство! Если смех будет продолжаться, я прикажу очистить зал. Мне чрезвычайно стыдно, синьоры присяжные, уж вам-то напоминать о серьезности дела!

И, грозно нахмурившись, он обратился к подсудимому:

– Что вы имели в виду, когда сказали, что иначе поступить не могли?

В наступившей гробовой тишине Тарара смущенно ответил:

– Я хотел сказать, ваша честь, что не я в этом виноват.

– Как так не вы виноваты?

Тут молодой защитник, назначенный судом, не выдержал и счел долгом восстать против грозного тона, с каким председатель обращался к подсудимому.

– Прошу прощения, синьор председатель, но этак мы вовсе собьем с толку беднягу! Мне кажется, он прав, утверждая, что не он в этом виноват, а жена, которая изменяла ему с кавалером Фьорикой. Это же ясно!

– Извините, синьор адвокат, но я прошу вас не мешать суду! – сердито прервал его председательствующий. – Пусть говорит подсудимый. Продолжайте, Тарара. Вы согласны с тем, что сказал ваш защитник?

Тарара сперва отрицательно покачал головой, потом пояснил:

– Нет, ваша честь. Бедняжка покойница тоже не виновата. Всему виной одна эта… супруга кавалера Фьорики, которая нипочем не хотела оставить все шито-крыто, как было. Какого рожна, ваша честь, понадобилось ей закатывать такой скандал возле самого моего дома? Такой скандал, ваша честь, что камни мостовой – и те покраснели, глядя, как достойного, высокочтимого кавалера Фьорику – а ведь мы все его знаем за такого – накрыли в одной рубашке, без штанов, в берлоге грязной крестьянки? Одному богу известно, ваша честь, на что только не приходится нам идти ради корки хлеба!