Афанасий Фет - Собрание стихотворений

Готов на кулаке прохлопнуть лист кленовый. ‹1855› Золотой век

Я посещал тот край обетованный,

Где золотой блистал когда-то век,

Где, розами и миртами венчанный,

Под сению дерев благоуханной

Блаженствовал незлобный человек.

Леса полны поныне аромата,

Долины те ж и горные хребты;

Еще досель в прозрачный час заката

Глядит скала, сиянием объята,

На пену волн эгейских с высоты.

Под пихтою душистой и красивой

Под шум ручьев, разбитых об утес,

Отрадно верить, что Сатурн ревнивый

Над этою долиною счастливой

Век золотой не весь еще пронес.

И чудится: за тем кустом колючим

Румяных роз, где лавров тень легла,

Дыханьем дня распалена горючим,

Лобзаниям то долгим, то летучим

Менада грудь и плечи предала.

Но что за шум? За девой смуглолицей

Вослед толпа. Всё празднично кругом.

И гибкий тигр с пушистою тигрицей,

Неслышные, в ярме пред колесницей,

Идут, махая весело хвостом.

А вот и он, красавец ненаглядный,

Среди толпы ликующих - Лией,

Увенчанный листвою виноградной,

Любуется спасенной Ариадной -

Бессмертною избранницей своей.

У колеса, пускаясь вперегонку,

Нагие дети пляшут и шумят;

Один приподнял пухлую ручонку

И крови не вкусившему тигренку

Дает лизать пурпурный виноград.

Вино из рога бог с лукавым ликом

Льет на толпу, сам весел и румян,

И, хохоча в смятеньи полудиком,

Вакханка быстро отвернулась с криком

И от струи приподняла тимпан. ‹1856›

Даки

Вблизи семи холмов, где так невыразимо

Воздушен на заре вечерний очерк Рима

И светел Апеннин белеющий туман,

У сонного Петра почиет Ватикан.

Там боги и цари толпою обнаженной,

Создания руки, резцом вооруженной,

Готовы на пиры, на негу иль на брань,

Из цезарских палат, из храмов и из бань Стеклись безмолвные, торжественные лики,

На древние ступя, как прежде, мозаики, В которых на конях Нептуновых Тритон Чернеет, ликами Химеры окружен.

Там я в одной из зал, на мраморах, у входа, Знакомые черты могучего народа

Приветствовал не раз. Нельзя их не узнать:

Всё та же на челе безмолвия печать,

И брови грозные, сокрытых сил примета,

И на устах вопрос, - и нет ему ответа.

То даки пленные; их странная судьба -

Одна безмолвная и грозная борьба.

Вперя на мрамор взор, исполненный вниманья, Я в сердце повторял родимые названья

И мрамору шептал: "Суровый славянин, Среди тебе чужих зачем ты здесь один?

Поверь, ни женщина, ни раб, ни император Не пощадят того, кто пал как гладиатор.

По мненью суетных, безжалостных гуляк,

Бойцом потешным быть родится дикий дак,

И, чуждые для них поддерживая троны,

Славяне составлять лишь годны легионы.

Пускай в развалинах умолкнет Колизей,

Чрез длинный ряд веков, в глазах иных судей, Куда бы в бой его ни бросила судьбина,

Безмолвно умирать - вот доля славянина.

Когда потомок твой, весь в ранах и в крови, К тому, кого он спас, могучие свои

Протянет руки вновь, прося рукопожатья, Опять со всех сторон подымутся проклятья И с подлым хохотом гетера закричит:

"Кончай, кончай его! - он дышит, он хрипит;

Довольно сила рук, безмолвие страданий

Невольных вызвали у нас рукоплесканий! (Как эти варвары умеют умирать!)

Пойдемте! Кончено! Придется долго ждать Борьбы таких бойцов иль ярой львиной драки.

Пойдемте! Что смотреть, как цепенеют даки!" ‹1 декабря 1856›

Телемак у Каллипсы

Солнце низко.

Легкой мглою Вечер долы напояет.

Вход в пещеру раззолочен.

С наклоненной головою

Старый Ментор засыпает.

Сын Улисса озабочен.

Смолкли нимфы. Тихо дышит

Море, пар подъяв туманный.

Все безмолвствуют упорно.

Нимфа Эхо ясно слышит,

Как смолы благоуханной

На жаровне прыщут зерна.

Полны сладкого Лиея,

Ждут раскрытые амфоры;

Но забыл густую влагу

Сын прекрасный Одиссея;

Он поднять не смеет взоры,

Он ступить не смеет шагу.

На душе и стыд, и горе:

Как осмелиться богине

Рассказать свою кручину?

"Неужели, злое море,

Завтра я в твоей пустыне

Всё забуду, что покину?"

Разгораясь в блеске алом

Отлетающей Авроры,

Но безмолвна, как рабыня,

Грудь прикрыла опахалом

И, склоня к любимцу взоры,

Не насмотрится богиня.

О Зевес! Зачем же лира

Так бессильна - дар, любимый

Златовласым Аполлоном?

Иль зачем, владыка мира,

Взгляд такой невыразимый

Ты даешь влюбленным женам? ‹1857›

Венера Милосская

И целомудренно и смело,