Пол Гэллико - Цветы для миссис Харрис

Таксист же счёл, что необычную пассажирку надо доставить именно к этому, второму подъезду, через который в Дом Диора попадали лишь по-настоящему богатые клиенты, поскольку был уверен, что везет как минимум английскую графиню. В крайнем случае, просто миледи — рыцарственную даму. По той же причине он запросил с неё ровно столько, сколько показывал счетчик — и даже на чай взял лишь пятьдесят франков, памятуя о предупреждении представителя БЕА. После чего он распрощался с ней единственным известным ему английским выражением, «Хау ду ю ду!» — и укатил, оставив миссис Харрис на тротуаре перед тем самым местом, куда были направлены все её мечты и устремления в последние три года.

В этот миг странное предчувствие ледяной сосулькой скользнуло под коричневый твид её пальто. Перед нею было здание, ничем не напоминавшее магазин — такой, например, как «Селфридж» на Оксфорд-Стрит, или «Маркс энд Спенсер», куда она обычно ходила за покупками. В магазине должны быть витрины с товарами и рекламой, манекены с жемчужными зубами и розовыми щеками, с руками, элегантно растопыренными так, чтобы выставленные наряды предстали в самом выгодном свете. Здесь же ничего этого не было — вообще ничего, кроме обыкновенных окон, занавешенных красивыми серыми шторами, да двери с железной решеткой за стеклом. Правда, на ключевом камне арки подъезда было высечено:

«Кристиан Диор»

— но это было и все.

Если бы и вы мечтали о чем-то так же долго и сильно, как миссис Харрис мечтала о платье от Диора, то вы поняли бы, что когда мечта наконец приближается к своему осуществлению, каждый миг, ведущий к этому осуществлению, воспринимается необычно остро и уже никогда не забывается.

И вот, стоя одна посреди чужого города, окруженная непривычным гулом чужих улиц и толпами иностранцев, возле огромного серого здания, похожего вовсе не на магазин, а на частный дом, миссис Харрис вдруг почувствовала себя одинокой, испуганной и заброшенной — и даже, несмотря на толстый рулон серебристо-зеленых американских долларов в её сумочке, ей подумалось, что лучше бы ей было не приезжать… или что надо было, по крайней мере, попросить того любезного человека из аэропорта сопровождать ее; или пусть хотя бы таксист не уезжал и не бросал её здесь одну…

Но тут, по счастью, проехала мимо машина из британского посольства — и вид маленького британского флага над её крылом заставил миссис Харрис выпрямиться и вернул ей прежнюю решительность. Она вспомнила, кто она и откуда, глубоко вдохнула волнующие ароматы Парижа, слегка сдобренные бензиновой гарью, решительно толкнула дверь — и вошла.

Царивший за порогом аромат элегантной роскоши едва не заставил её тут же выбежать из здания. Тут пахло так же, как в гардеробе леди Дант; так же, как пахли шубы и платья графини Вышинской (у которой миссис Харрис убирала от четырех до шести часов вечера); этот запах миссис Харрис иногда чувствовала, когда шла по тротуару, а кто-то открывал дверцу припаркованного рядом роскошного авто. Это был запах духов, мехов и шелка, кожи и бархата, драгоценностей и тонкой пудры. Этот запах и поднимался от толстых серых ковров, исходил от тяжёлых серых драпировок, витал над широкой парадной лестницей, открывшейся перед миссис Харрис.

Да, то был запах богатства, и он заставил её затрепетать и вновь подумать о том, что делает она, Ада Харрис, в этом дворце — вместо того, чтобы мыть посуду у миссис Ффорд Фулкс, или содействовать артистической карьере восходящей звезды сцены, мисс Памелы Пенроуз, путем наведения лоска на её комнатку перед визитом очередного продюсера.

Она стояла в нерешительности, и её ноги, казалось, врастают в ковер (в котором они утопали по щиколотку). Но затем она нащупала в сумочке гладкий, толстый рулон денег и сказала себе — «Вот почему ты здесь, Ада Харрис. Это — деньги, которые говорят, что ты не хуже всех этих богачей. Так вперёд, девочка!»

И миссис Харрис ступила на импозантную пустынную лестницу. Это было в половине двенадцатого утра.

На первой полуплощадке лестницы во вделанной в стену стеклянной витрине миссис Харрис увидела единственную серебристую туфельку; на втором повороте перед нею предстала такая же витрина с огромным флаконом духов «Диор». Но больше никаких признаков товаров; по-прежнему ничего не напоминало о привычных ей магазинах. Ни ломящихся витрин, ни суетливых толп покупателей, спешащих вверх и вниз по лестницам, как в «Маркс энд Спенсер» или в «Селфридж».