Анатоль Франс - Том 6. Остров Пингвинов ; Рассказы Жака Турнеброша ; Семь жен Синей Бороды ; Боги жаждут

Эмирал встал.

— Ни слова более, сударыня. Я пользуюсь уважением и доверием республики. Я не изменю ей. Да и зачем изменять! Я и так осыпан почестями и высокими званиями.

— Но все эти почести и высокие звания далеко не соответствуют вашим заслугам,— уж позвольте мне быть откровенной, дорогой эмирал! Чтобы вознаградить вас за такую службу, следовало дать вам звание эмиралиссимуса и генералиссимуса, назначить вас главнокомандующим всеми сухопутными и морскими силами. Нет, республика проявляет по отношению к вам черную неблагодарность.

— Все правительства в той или иной степени неблагодарны.

— Да, но поддельщики завидуют вам. Такие людишки боятся всякого, кто выше их. Они терпеть не могут военных. Все, что относится к армии и флоту, им ненавистно. Они боятся вас.

— Очень может быть.

— Это негодяи. Они губят страну. Неужели вы не хотите спасти Пингвинию?

— Каким образом?

— Надо разогнать всех этих мошенников, греющих руки на Общественном деле, всех этих поддельщиков.

— Что это вы предлагаете мне, сударыня?

— Совершить то, что все равно неизбежно. Не вы сделаете — так кто-нибудь другой. Да вот наш генералиссимус: он готов хоть сейчас побросать в море всех министров, депутатов, сенаторов и вернуть принца Крюшо.

— Ах, подлец! Ах, мерзавец! — воскликнул эмирал.

— Вот видите, что он против вас задумал! Так обратите же его замыслы против него самого. Принц не останется перед вами в долгу. Он пожалует вас шпагой коннетабля {144} и щедрой денежной наградой. А пока мне поручено передать вам этот знак монаршей милости.

Тут она вынула из-за корсажа зеленую кокарду.

— Что это такое? — спросил эмирал.

— Крюшо посылает вам свои цвета!

— Извольте убрать это, сударыня!

— Хотите, чтобы их передали генералиссимусу? Уж он-то не откажется! Нет, дорогой эмирал! Позвольте прикрепить их к вашей доблестной груди.

Шатийон мягко отстранил молодую женщину. Но уже раньше, за несколько минут до того, она показалась ему восхитительной, и это впечатление еще усилилось, когда она, протянув к нему свои тонкие руки, коснулась его груди розовыми пальчиками. Он почти тотчас сдался. Виконтесса долго завязывала ленту. Затем, склонившись перед ним в глубоком реверансе, поздравила его со званием коннетабля.

— Не скрою, я был честолюбив, как и мои товарищи; может быть, честолюбив и теперь,— признался моряк.— Но, честное слово, при виде вас я мечтаю только об одном — о какой-нибудь хижине и о любящем сердце!

Из-под полуопущенных век она устремила на него чарующие лучи своих сапфировых глаз.

— И это тоже возможно… Что вы делаете, эмирал?!

— Я ищу сердце.

Покинув Адмиралтейство, виконтесса немедленно отправилась к преподобному отцу Агарику с отчетом о своем визите.

— Вам надлежит, сударыня, совершать такие посещения неоднократно,— сказал ей суровый монах.

Все газеты, оплачиваемые дракофилами, в своих утренних и вечерних выпусках восхваляли Шатийона и забрасывали грязью республиканских министров.

На алькских бульварах уличные торговцы громко предлагали портрет Шатийона. Юные потомки Рема {145} , расхаживавшие по городу с грузом гипсовых фигур на голове, продавали возле мостов бюсты Шатийона.

Шатийон каждый вечер совершал на своем белом коне прогулку по Лугу Королевы, где бывает самое великосветское общество. Дракофилы расставляли вдоль пути эмирала целые ряды пингвинских бедняков, чтобы они пели: «Шатийона мы хотим!» Благодаря этому буржуазия Альки испытывала глубокое восхищение перед эмиралом. Жены коммерсантов шептали: «Как он хорош». Элегантные женщины, замедлив ход своих автомобилей, посылали ему воздушные поцелуи, а толпа бесновалась, восторженно крича «ура!».

Однажды, когда Шатийон входил в табачную лавку, два пингвина, опускавшие письма в почтовый ящик, узнали его и заорали во все горло: «Да здравствует эмирал! Долой поддельщиков!» У лавки собрались прохожие. Шатийон закурил сигару, окруженный густою толпой исступленных граждан, которые махали шляпами и испускали приветственные клики. Толпа росла, и вскоре весь город, шагая за своим героем, проводил его с пением гимнов до самого здания Адмиралтейства.

У эмирала был старый боевой товарищ, заслуженный воин — субэмирал Вольканмуль. Безупречный, как чистое золото, честный, как его шпага, Вольканмуль, кичась своей неукротимой независимостью, бывал и у сторонников Крюшо, и у министров республики, и тем и этим говоря правду в глаза. Г-н Бигур не без ехидства уверял, что правду про тех он говорил этим, а про этих — тем. И в самом деле, он не раз проявлял совершенно неуместную откровенность, что, впрочем, все снисходительно объясняли прямодушием старого солдата, чуждого всяким интригам. Он каждое утро навещал Шатийона, к которому относился с грубоватой сердечностью товарища по оружию.