Марсель Пруст - Утехи и дни

— Право же, ты не любезна, — сказала Женевьева, — ведь ты же знаешь, я надеюсь, что там будет петь Резке, а это доставляет мне удовольствие. Можно подумать, что визит к Элизабет будет иметь для тебя важные последствия. А кроме того, в этом году ты не побывала ни на одном из ее званых вечеров, что не очень любезно с твоей стороны, принимая во внимание ваши близкие отношения.

После смерти своего мужа, оставившего ее четыре года назад двадцатилетней вдовой, Франсуаза почти ничего не предпринимала без Женевьевы и любила доставлять ей удовольствие. Она недолго противилась ее просьбе и, попрощавшись с хозяевами дома и гостями, опечаленными тем, что они так мало наслаждались присутствием одной из наиболее желанных в парижском обществе женщин, сказала лакею:

— К принцессе д'А…

Вечер у принцессы был очень скучен. Но вот г-жа де Брейв спросила у Женевьевы:

— Кто этот молодой человек, который провожал тебя в буфет?

— Это господин де Лалеанд, которого я, впрочем, совершенно не знаю. Хочешь, я представлю его тебе? Он просил меня об этом, я ответила ему неопределенно; он очень незначителен и скучен и не отошел бы от тебя, так как находит тебя очень красивой.

— О, в таком случае не нужно! — сказала Франсуаза. — К тому же он дурен собою и вульгарен, несмотря на довольно красивые глаза.

— Это правда, — сказала Женевьева. — Кроме того, ты будешь часто его встречать и это может тебя стеснить, если ты с ним познакомишься.

И она шутя добавила:

— Ну вот, если ты хочешь теперь сделать его своим другом, ты упускаешь великолепный случай.

— Да, великолепный случай, — сказала Франсуаза, уже думая о другом.

— В конце концов, — добавила Женевьева, охваченная угрызениями совести, ибо оказалась таким вероломным парламентером и безо всякой причины лишила молодого человека удовольствия, — это один из последних вечеров в этом сезоне. Это знакомство не сулит ничего серьезного и, быть может, было бы любезней, если бы ты согласилась.

— Ну что ж, я согласна. Познакомь меня с ним, если он снова сюда подойдет.

Но он не подошел. Он был в противоположном конце зала.

— Нам пора уезжать, — сказала через некоторое время Женевьева.

— Побудем еще немного, — отвечала Франсуаза.

Из-за каприза, а главным образом из кокетства она начала смотреть, пожалуй, слишком пристально на этого молодого человека, который действительно должен был находить ее очень красивой. Она то отводила от него свой взгляд, то снова пристально смотрела на Лалеанда. Глядя на него, она старалась казаться ласковой, сама не зная ради чего; просто так, ради удовольствия, ради того удовольствия, которое испытываешь от благотворительности, от удовлетворенного самолюбия и вообще от всего бесполезного; ради удовольствия, заставляющего людей вырезать на коре дерева свои имена для прохожего, которого они никогда не увидят, и бросать в море бутылку.

Время шло, было уже поздно; де Лалеанд направился к двери, которая осталась открытой после того, как он вышел, и г-жа де Брейв видела, как он в глубине вестибюля протягивал свой номерок лакею.

— Ты права, пора уходить, — сказала она Женевьеве. Они встали. Но Женевьева отошла к приятелю, которому нужно было сказать ей несколько слов, и Франсуаза осталась одна в вестибюле.

В этот момент здесь не было никого, кроме де Лалеанда, который не мог отыскать своей палки. Франсуаза в последний раз позабавилась тем, что посмотрела на него. Он прошел мимо нее, легко коснулся своим локтем ее локтя, остановился против нее и, делая вид, что продолжает искать палку, сказал:

— Приходите ко мне, Королевская улица, 5.

Это было так неожиданно, а де Лалеанд продолжал с таким усердием искать палку, что она никогда не могла впоследствии с точностью сказать, не было ли это галлюцинацией. Ей стало страшно, и она подозвала к себе проходившего в этот момент мимо князя А…, чтобы сговориться с ним относительно совместной прогулки на завтра; она говорила с оживлением. Пока она беседовала, де Лалеанд уехал. Через несколько минут вернулась Женевьева, и обе женщины уехали. Г-жа де Брейв ничего не рассказала своей подруге; она была шокирована и польщена, но, в сущности говоря, очень равнодушна.

Через два дня, случайно вспомнив об этом, она усомнилась в том, действительно ли де Лалеанд произнес эти слова. Несмотря на свои старания, она не могла с точностью их вспомнить, подумала, что слышала их как бы во сне, и сказала себе, что прикосновение его локтя было лишь случайной неловкостью. Потом она перестала думать о де Лалеанде, и когда кто-нибудь случайно произносил его имя, она тотчас же вспоминала его лицо, совершенно забыв о случае в вестибюле.