Сабахаттин Али - Юсуф из Куюджака

- Образумься, дочь моя, - снова начала Шахенде. - Ты еще молода, зачем тебе бегать от людей. Каждый раз старые друзья все расспрашивают меня о тебе. В такое время люди нужны друг другу. Ты видишь наше положение. От ласкового слова и то на душе легче становится. А ты все сидишь взаперти и вздыхаешь: «О Господи, мы обеднели! О Господи, хлеба нет! О Господи, муж не приехал». А что, ты думаешь, делает в это время человек, который приходится тебе мужем? Ест себе курицу, яйца, пьет сливки, разъезжает на лошади, наслаждается жизнью. Ему и горя мало, что жене есть нечего!

Шахенде нашла повод, чтобы высказать все, что думает о Юсуфе, вылить на него весь свой яд. Но Муаззез закрыла ей рот рукой:

- Молчи, мамочка! Не говори плохо про Юсуфа, мне и так тяжко!

Шахенде прижала дочь к груди.

- Да только и надеюсь, что Аллах оставит своей милостью тех, кто тебя мучает!

Муаззез снова закрыла ей рот.

- Ради Аллаха, мама, не произноси этих слов. Я сделаю все, что ты скажешь, пойду, куда ты захочешь. Только не злись на Юсуфа, не смотри на него, как на врага. Он страдает больше меня.

- Тот, кто мучает других, должен обо всем думать заранее. Увезти - не фокус, прокормить - вот фокус. Ах, глупая девочка!

- Мама! - крикнула Муаззез.

- Молчу, дочь моя, молчу! Ладно, пойдем вниз. Съедим по кусочку. Если есть что…

Муаззез с детства привыкла, что слова матери всегда обидны и ядовиты. Поэтому она ничего не ответила. Вытерев слезы, сошла вниз, достала скатерть и полкаравая хлеба из зеленого сундука, вынула ложки из мешочка, висевшего у очага, и, вздохнув, стала накрывать на стол.

Дни полетели так быстро и легко, что Муаззез их не замечала. Сначала они навещали старых знакомых и ближайших соседей, потом круг посещений расширился. Среди тех, к кому они стали снова заходить, была и семья Хильми-бея, где их всегда принимали с радостью. Несколько раз они оставались там ужинать и возвращались домой поздно. А вскоре в ужинах, устраиваемых ханым для своих гостей, стали принимать участие и мужчины - сначала Хильми-бей, а потом и Шакир. Несколько раз они все вместе отправлялись в дом Шахенде, веселились, заводили граммофон, который приносили с собой, и засиживались допоздна. Муаззез вначале боялась, переживала - нехорошо так, а потом отдалась во власть слепого безразличия. Юсуф приезжал домой раз в неделю, а то и реже, усталый, разбитый и, переночевав, на рассвете снова уезжал из города. Начался сбор маслин, самое время, чтобы взимать подати с крестьян, продавших свой урожай. Начальник финансового отдела и каймакам беспрерывно отдавали ему все новые и новые приказания, отправляли дальше и дальше от города.

Так продолжалось уже несколько недель, и Муаззез словно отупела. И только ночью, когда она одна лежала в своей комнате, она тосковала по мужу. По совету матери она не рассказывала Юсуфу о своей новой жизни, и эта тайна побуждала ее ко все большей скрытности, а иногда и ко лжи.

Теперь им надо было не так много еды. Мать перестала ее попрекать, и Муаззез избавилась от необходимости говорить о деньгах с Юсуфом. Муаззез радовалась, что ей не приходится огорчать Юсуфа, без толку изводить его, и этим пыталась оправдать свое поведение.

Мать, правда, досаждала Муаззез своей постоянной болтовней, и у нее оставалось все меньше возможности над чем-либо подумать. Она была точно в опьянении. На ее лице постоянно играла детская улыбка. Эта немного растерянная улыбка придавала ей особую красоту. Если она время от времени и задумывалась над своими поступками, то уже не видела в них ничего особенно плохого. Ведь с ней мать, которая не только одобряет ее поведение, но и сама все устраивает. К тому же вреда от этого никому нет. Разве такое уж большое преступление - ходить к подругам и сидеть за столом с мужчинами? Зато дома ничто теперь их не огорчает. Юсуф перестал ловить на себе многозначительные взгляды Шахенде и уже не видел печальной улыбки на лице Муаззез. Наоборот, возвращаясь домой из поездок усталый, он встречал необычайное внимание и участие тещи и самую горячую любовь жены.

Усталый Юсуф засыпал, не задумываясь над причинами столь необычного к нему отношения, и на следующий день снова уезжал. Но уезжал довольный, с радостным лицом. Ему даже не приходило в голову, как его семье удается безбедно жить на те несколько меджидие, что он оставляет. Он ничего не замечал. Если бы не необходимость часто расставаться с женой, он был бы даже доволен своей службой. Где бы он ни находился, перед ним всегда стояло ее улыбающееся лицо, слышался щебечущий детский голосок. И у него на губах появлялась мечтательная улыбка.