Сабахаттин Али - Юсуф из Куюджака

Это ощущение и томило его, и удивляло; в нем постоянно жила уверенность, что он еще встретится с Кюброй. Он чувствовал себя так, будто бросил какое-то дело недовершенным и ему предстоит его обязательно докончить. Поэтому он верил, что в один прекрасный день Кюбра предстанет перед ним вновь, и он тогда завершит это дело.

Он хоть и знал, что все это пустое, не мог выкинуть из головы и иногда часами сидел, погруженный в размышления.

Тогда Муаззез, в душе все еще немного побаивавшаяся Юсуфа, тихонько подходила к нему и, усевшись рядом, смотрела ему в лицо с любопытством и тревогой. Она любила его до безумия, но до сих пор никак не могла понять, что за мысли таятся в его голове. Она любовалась его лицом, каждой его черточкой. Особенно нравилась ей прямая линия, которая шла от завитков волос на макушке к затылку; она всегда вызывала в Муаззез желание поцеловать ее. Не очень широкий, с небольшой складкой, лоб мужа, его нос, соединявшийся со лбом без впадинки, всегда плотно сжатые губы пробуждали в Муаззез чувство, похожее на благоговейный страх, и она нередко безо всякой причины с плачем бросалась к нему на грудь и, как безумная, принималась целовать любимое лицо.

Юсуф с едва заметной улыбкой гладил Муаззез, и губы его шевелились, словно он что-то говорил про себя.

Однажды Муаззез, рыдая, пробормотала:

- Юсуф!.. Юсуф!.. Я боюсь тебя!

От этих слов Юсуф неожиданно вздрогнул и, взяв жену за плечи, отстранил ее от себя. Он пристально вгляделся ей в лицо. Ее глаза, ресницы, трепетавшие, как крылья бабочки, чуть опущенные вниз, дрожащие губы, все это свежее, как цветок, лицо почему-то вдруг вызвало в нем печаль. У него захватило дыхание. Он привлек ее к себе и крепко обнял в предчувствии неведомо откуда грозящей беды. Ее головка поникла, глаза были полны слез. Ее тело, дрожавшее в его объятиях, жгло его огнем. С горечью кусая губы, он уставился на темную стену и, не двигаясь, просидел так несколько часов.

Воспоминания о ночах, которые он провел, задыхаясь от страха перед неизвестностью, отныне не покидали его, и он становился все мрачнее, все неразговорчивее. Но Муаззез открывала по утрам глаза, смотрела на мужа невинно и радостно, как ребенок, с беззаботной улыбкой, и весь день, как птица, порхала по дому. Юсуф немного отвлекался, глядя, как Муаззез хлопочет то в доме, то в саду. Она чувствовала себя хозяйкой и ничего не давала делать все больше впадавшей в детство старой служанке: даже помогала стряпать и стирать белье. Вставала она рано, сбегала вниз в белом ночном халате с открытой шеей и руками, приносила Юсуфу завтрак: бекмез, бурдючный сыр и домашний хлеб. Ее светло-каштановые волосы, заплетенные в две толстые косы, покачивались на бегу, ее ступни, выскакивавшие из просторных для нее домашних туфель, казались крошечными. Из-под длинного халата слегка виднелись лодыжки, когда она садилась, приоткрывая стройные ноги в золотистых волосках.

Муаззез стелила на тахте салфетку, расставляла еду, принесенную на медном подносе, и звала Юсуфа. Усевшись бочком и свесив с тахты ноги, они принимались есть. Юсуф неотрывно следил за женой. Муаззез брала тонкими белыми пальчиками хлебец, разламывала его посередине и протягивала половинку Юсуфу. Иногда она, сбросив с ноги туфлю, поддевала ее пальцами и незаметно играла ею. Юсуф заглядывался на ее ноги с длинными пальцами и удивлялся их стройностью, красотой и нежной кожей.

О Господи, как прекрасна была эта девочка, как любил ее Юсуф! Чистый юноша, ничего до сих пор не знавший о женщинах, боготворил жену. Все его мысли невольно вращались вокруг нее. Он не представлял себе смысла жизни без Муаззез. Вспоминая то время, когда ему грозила опасность потерять ее, и те дни, когда он сам отталкивал ее, он удивлялся и спрашивал себя: «Как мог я так поступать?»

И Муаззез любила Юсуфа. И тоже не могла себе представить смысла жизни без него.

Если бы они не испытали страха потерять друг друга, расстаться друг с другом, может быть, они так и не узнали бы, как нужны друг другу - как тесно переплетены их жизни. Может быть, раньше они не думали о женитьбе только потому, что это было последнее средство, к которому они обратились, чтобы не потерять друг друга. Единство их жизней было таким естественным, само собою разумеющимся, что они обходились без слов, без долгих разговоров. Случалось, за весь день не обменивались и одной-двумя фразами. Когда по пятницам они, как здесь было принято, отправлялись за город к знакомым, где женщины развлекались сами по себе, а мужчины - сами по себе, они держались в стороне от окружающих. Муаззез, если к ней обращались, отвечала улыбкой, а Юсуф был так сдержан, что ни у кого не было желания с ним заговаривать.