Сабахаттин Али - Мадонна в меховом манто

Тут я понял, что обязательно должен ее увидеть, рассказать ей все, о чем сейчас думаю. Я должен заставить ее изменить неожиданное решение, с которым так легко утром примирился. Может быть, она даже обиделась, что я так безропотно подчинился. Я во что бы то ни стало должен ее увидеть - и немедленно, сегодня же вечером.

Часов до одиннадцати я проблуждал по городу, потом стал ждать ее у «Атлантика», но она не появилась. Наконец я спросил о ней швейцара в позолоченной ливрее. «Сегодня я ее не видел», - ответил он.

Я подумал, что она всерьез заболела, и чуть не бегом поспешил к ее дому. Свет в ее окнах не горел.

Спит, наверное? Не осмелившись ее беспокоить, я возвратился в свой пансион.

Три дня точно так же я ждал ее около «Атлантика», затем шел к ее дому и, увидев темные окна, снова брел к себе в пансион, не решаясь что-либо предпринять. Днем я сидел в своей комнате и механически, не различая даже отдельных букв, пробегал глазами страницы книги. Иногда, поймав себя на невнимательности, я начинал перечитывать уже прочитанное, но через несколько строк вдруг обнаруживал, что мои мысли опять витают далеко. Днем я воспринимал ее решение как окончательное и был убежден, что мне не остается ничего, кроме ожидания. Но с наступлением темноты мое воображение разыгрывалось и лихорадочно рисовало картины, одна другой страшнее. В конце концов, не в силах владеть собой, я выскакивал из пансиона, искал ее на пустынных улицах, кружил около ее дома. Расспрашивать швейцара в ливрее я не решался и наблюдал за входом в кабаре издалека. Так прошло четыре дня и ночи. Каждую ночь я видел ее во сне, и она была мне еще ближе, чем прежде.

На пятый день я позвонил в «Атлантик». Мне сказали, что Мария Пудер уже несколько дней как больна. Значит, она в самом деле заболела? Как я мог в этом сомневаться, как мог искать подтверждений? Что могло быть нелепей предположения, будто она стала ходить на работу в другое время, чтобы избежать встречи со мной, и предупредила, возможно, швейцара. Я направился к дому Марии, решившись даже разбудить ее, если она спит. В конце концов характер наших отношений дает мне право на это. Да и вообще мне не следует придавать слишком большое значение сцене, последовавшей за обильным возлиянием в ресторане!

Я взбежал по лестнице и, не оставляя себе времени на размышления, нажал кнопку звонка. За дверью не было слышно никакого шума. Я позвонил еще несколько раз, уже более настойчиво. Наконец приоткрылась дверь напротив, и оттуда раздался недовольный голос разбуженной служанки:

- Вам кого?

- Жильцов из этой квартиры!

- Там никого нет! - проворчала она, смерив меня с головы до ног подозрительным взглядом.

Сердце мое учащенно забилось.

- Они переехали в другое место?

Заметив мое волнение, служанка слегка смягчилась.

- Нет, - ответила она, покачав головой. - Мать еще не вернулась из Праги, а Мария заболела. Ухаживать за ней было некому, и доктор поместил ее в больницу.

Я подбежал к девушке.

- Чем она заболела?.. Тяжело?.. В какую больницу ее положили?.. Когда?..

Ошеломленная градом моих вопросов, девушка сделала шаг назад.

- Что вы кричите? Разбудите всех в доме! - сказала она. - Ее увезли два дня назад. Кажется, в больницу Шарите.

- А чем она больна?

- Не знаю!

Даже не поблагодарив девушку, которая смотрела на меня, как на сумасшедшего, я, перепрыгивая через несколько ступенек, помчался вниз. У первого попавшегося полицейского я выяснил, где находится больница Шарите. При виде огромного, длиной в несколько сот метров каменного здания я невольно содрогнулся. Потом, отбросив колебания, решительно направился к входной двери. Но что можно было узнать от ночного сторожа? На всякий случай он был подчеркнуто любезен со странным посетителем, который явился так поздно, да еще в такой холод. Однако он, естественно, ничего не знал. На все мои вопросы у него был один ответ: «Приходите завтра в девять - вам все скажут!»

До самого утра прохаживался я вдоль высокой каменной стены и все время думал о Марии. Только в ту ночь я до конца осознал, как ее люблю и какие прочные узы связывают меня с ней. Глядя на темные или тускло-желтые окна больницы, я пробовал угадать, в какой палате находится Мария; у меня было одно желание: оказаться с ней рядом, ухаживать за ней, вытирать пот с ее горячего лба. В ту ночь я понял, что человек иногда может быть привязан к другому сильнее, чем к самой жизни. Случись мне потерять Марию - и я буду похож на пустой, вылущенный орех.