Альфред Андерш: Бегство в Этрурии

Настанет когда-нибудь такая ночь, подумал Вернер, когда я буду совершенно один и мне не нужно будет никого ждать. Один, окончательно и бесповоротно. Одинокий и свободный. Недосягаемый для законов и приказов. Затерянный в ночи и глухих зарослях свободы. Осторожно пробирающийся сквозь высокую траву меж скал и деревьев. Снова играю в индейцев. Надо мной облака. Глухие выкрики где-то вдали. Вжимаюсь в землю. Прислушиваюсь. Цветы. Сон под открытым небом на склоне поросшего дроком холма. Ручеек. Тупой взгляд затравленного зверя. Ночь, день, еще ночь. Почем знать? Может, ночи и дни свободы окончатся новым пленом? Так возникает надежда на спасение.

Не так уж я одинок. У меня есть Эрих. Он молод, белобрыс и свободен. И у него светлое лицо мечтателя. Правда, свободен он лишь в мечтах, когда они, словно чайки, стремительно проносятся над запрудой где-то там, в глуши провинции Голыптейн, под тяжелым, перенасыщенным влагой небом, над прибрежной полосой, поблескивающей зеркальцами луж. Далеко-далеко от здешних кипарисов, змей и мраморных богов. Эти их обнаженные боги, такие обнаженные и такие земные, такие прекрасные и такие высокомерные! Эрих наверняка пойдет со мной. Италия! Что такое для нас сейчас Италия? Один миг свободы для людей, зажатых между законами этих и тех.

Он уже издали заслышал их приближение — голоса, смех, чей-то выкрик, звяканье металла, шорох шин. Фельдфебель, ехавший во главе колонны, крикнул ему:

— Что случилось? Сколько нам еще трястись?

Эскадрон за его спиной остановился. Фельдфебель был пьян, унтер-офицер, ехавший с ним рядом, — тоже, в отделении связи, следовавшем за ними, все как один трезвые. Вернер видел, как Эрих выпрямился в седле, упершись длинными ногами в землю.

— Еще пятьдесят километров, господин фельдфебель, — сказал Вернер. — Сейчас будет поворот на Аврелиеву дорогу.

— Куда-куда?

— Ну, на прибрежное шоссе. Император Марк Аврелий некогда проложил тут дорогу. А теперь это современное бетонированное шоссе. Эскадрон делает дневную стоянку в пятистах метрах за населенным пунктом Рави. Вместо мостов — объезды; где именно — укажет военная полиция. Потому что все мосты полетели к чертям собачьим.

— Пропади все пропадом! — сплюнул фельдфебель. — Что ж, у нас уже и самолетов нет? Значит, жмем дальше. А вы, Ротт, снимите с грузовика свой самокат и выезжайте вперед.

Он подал знак продолжать движение.

Было приказано ввести на время марша так называемые «облегчительные меры». Поэтому все поснимали каски, расстегнули кители и закатали рукава. И когда солдаты проезжали мимо него, он отчетливо видел их лица, их волосы. При ночном освещении волосы у всех казались одинаково темными, а лица - матовыми; выделялись лишь совсем светлые блондины-у тех волосы прямо-таки серебрились в лунном свете. Ехали все с одинаковой скоростью, лишь время от времени кое-кто вырывался вперед и потом тормозил. Лица у всех были застывшие, глаза уперлись в одну невидимую точку; но усталости пока заметно не было. Командиры взводов и унтер-офицеры, пьяные в стельку, ехали хоть и быстро, но зигзагами, иногда на всю ширину дороги, однако в последнюю секунду все же успевали отвернуть, чтобы не свалиться в кювет. Солдаты сохраняли дистанцию между собой и пьяными командирами, но так, чтобы колонна не прерывалась. Алекс не был пьян и держался в седле подчеркнуто прямо; проезжая мимо Вернера, он небрежно ему кивнул. Замыкали колонну два грузовика и санитарный фургон, ехавшие на малых оборотах. Вернер махнул одной из машин — той, что везла полевую кухню, — она притормозила, и ему выдали его самокат и боевое снаряжение. Несколько минут он опять провел в полном одиночестве посреди дороги — пока пристегивал снаряжение к багажнику и проверял шины. Все оказалось в полном порядке. Он вскочил в седло и с удовольствием ощутил под собой толчки вращающихся колес. Но вскоре заметил, что эскадрон движется довольно быстро — чтобы догнать, приходилось изо всех сил жать на педали. Когда голова колонны повернула на шоссе, он подъехал к Алексу.

Навстречу им по древней Аврелиевой дороге волна за волной откатывались отступающие части. Полная луна превратила Лигурийское море в огромный, отливающий серебром щит. Только ночью бывает такой молочно-белый призрачный свет. На этом молочном фоне, подернутом лунным серебром, там и сям сереют огромные и плоские пятна тени; зато под деревьями, где держится густой и пряный аромат акаций, тень такая плотная, что кроны деревьев кажутся тронутыми ультрамарином.