Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

Скажут, пожалуй: изгнание, эмиграция — это такие неблагоприятные условия, что нечего и ждать, кроме анабиоза. Но ведь и в России условия для процесса жизни не очень-то благоприятны. Мы их знаем. Рабство, нищета, насильническое вытравление моральных ценностей, отрыв от общеевропейской культуры, беззаконие и бесправие, — если эти условия положить на одну чашу весов, а на другую наши условия: чужая земля, сознание безродности, распыленность, трудность заработка и т. д., — не думаю, чтобы вторая перевесила. Даже думаю, первая окажется тяжелей. Но чтоб не вызывать лишних споров, поставим между неблагоприятными условиями там и здесь — знак равенства. Что ж, разве мы считаем, что Россия в анабиозе? Разве мы не приглядываемся жадно, какие там, в глубинах, происходят изменения, что дал русским людям в России их кандальный опыт?

Опыты наши различны. Но ихний, впоследствии, пригодится нам, а им — наш. Ничья паника, что вот, мол, мы с ними разделены, на меня не действует: между нами — нерушимая связь. Одно разделение, впрочем, я вижу и предлагаю его принять: это разделение труда. По тому же предмету нам задан судьбой один урок — им другой. Вот и все.

Следить за движением жизни в России — очень трудно. Смотрим, «как сквозь тусклое стекло». Эмиграцию же можно рассматривать не через тусклое стекло, а «лицом к лицу». К ней есть прямой, непосредственный подход: ее слово.

Слишком понятно, почему слово в советской России ничего нам не может дать. Ведь когда мы просто литературу советскую критикуем, мы делаем не умное и, главное, не милосердное дело. Это все равно, как идти в концерт судить о пианисте: он играет, а сзади у него человек с наганом и громко делает указания: «Левым пальцем теперь! А теперь вот в это место ткни!». Хороши бы мы были, если б после этого стали обсуждать, талантлив музыкант или бездарен!

Но здесь наша «музыка» — слово эмиграции — имеет иную значимость. За ним не только не стоит указующий с наганом, но Даже не прячется вежливый «пресекающий» в кулисах, как было недавно. Русским людям впервые дано свободное слово. С него и надо начинать исследование духовной жизни эмиграции.

Перехожу к беглым примерам, исключительно ради конкретности. Общие рассуждения мало подвинут вперед наше исследование. А я не знаю, чего нам бояться хотя бы здесь, куда мы собрались не бороться друг с другом, а совместно себя же выяснять. Да и вопросы здесь не решаются, а пока лишь ставятся.

Во всяком случае, я прошу смотреть на эти конкретности лишь как на примеры, взятые для выяснения общих положений моего доклада, которые имеют значение. Примеры же, если неудачны эти, — найдутся другие.

Ограничиться только художественной областью, конечно, нельзя. Нам следует взглянуть на всю эмигрантскую прессу в целом, наше слово обо всем. Наши журналы и газеты… не важно ли распознать лик и волю хотя бы некоторых?

Прежде всего: невольно, при взгляде на почти каждый из видных зарубежных органов, вспоминается как бы аналогичный ему в период 1905–1915 годов — с поправкой на современность, конечно. «Руль» — «Речь», «Современные Записки» — «Заветы» или что-то вроде, «Возрождение» — «Русская Воля» (в смысле позиции и содержания)… Сам по себе этот факт еще ничего не говорит. Но мера схожести очень важна. Только мера. «Руль» почти неотличим от «Речи». Зато «Последние Новости», тоже имевшие связь с «Речью», до такой степени от нее отскочили, что уже и аналогии проводить нельзя. Если измениться значит научиться, — надо сказать, что руководитель П. Н. Милюков, хотя и поздно, многому научился. Принято упрекать в переменах Струве. Но это ошибка. Именно Струве, несмотря на внешние «поправки на современность», — все тот же Струве предвоенных годов (с «Возрождением» я его не вполне соединяю). Кое о чем новом догадывается и группа «Современных Записок»…

Но не кажется ли иногда, что эмигрантское наше слово, и на сей раз без различия, еще не вполне научилось… свободе?

Опять не утверждаю, только спрашиваю. Но вопрос серьезный. Научиться свободе — что это значит?

Вот формула: это значит найти для себя, для всех и для каждого максимум ее меры, соответствующий времени.

А выучиться свободе — пожалуй, главная задача, заданная эмиграции. Как же мы ее исполняем?

Мы стараемся. Только часто подходим еще к свободе со старыми навыками. Исчезли внешние преграды — и нам неуютно. Мы боимся ступить, оглядываемся, ищем опоры и — находим ее в привычных «принципах», «программах». Их лучше не трогать… разве сами от ветхости валятся, ну тогда починить, подправить кое-как, но чтобы ни кирпичика новенького!