Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

Основываясь на всем этом, я предполагаю, что появление еще одной группы, тянущей «в Москву! в Москву!», не вызовет в эмиграции определенного отклика. Разве только в литературных кругах: там может появиться профессиональная оценка «достижений» Артема Веселого и конструктивистов, или отповедь какого-нибудь, лично обиженного «Верстами», писателя-эмигранта.

Но пора и нам заняться «искусством» «Верст». Человеческая точка зрения не помешает, — напротив. Взгляд «профессиональный» отметит больше подробностей; может, иногда на подробностях и остановиться; но с «человеческим» взглядом, в конечном счете, он в противоречии не окажется.

Все старое прошло и сгинуло, объявляют «Версты». Эмиграция — нуль. Она творить больше не может. Пожалуй, лишь «дотваривать», чего не успела в свои старые времена. Истинно новые творцы — в России, приобщившиеся к ее новой жизни, ^прочем, создается «прекрасное» и здесь, — теми, кто повернут к сегодняшней России, кто прислушивается к ее песням.

Таково положение. Чтобы его доказать, а, вернее, для того, чтобы все могли к песням прислушаться, — «Версты» и наполнили ими свои страницы (первый промах: не следовало быть столь щедрыми…).

Особенно богат поэтический отдел. И так ярок, что один дает представление обо всем остальном.

Цитат искать не нужно: все строчки одинаково годятся. Я не могу их выписывать с типографскими «новшествами», вроде печатных треугольников и т. д. (лет 30–40 этим новшествам): никакой газетной бумаги не хватит. Но я, хотя и в строку, сделаю несколько цитат абсолютно-точных, буква в букву, со всеми знаками препинания, даже когда они стоят посреди слова. (Тире — делят строки.)

«..Лэх дою — А ну даю — Пошевеливаю — Даю (трижды) — Пошевеливаю…». «Жизня горьки слезы — Эх — в…. мать пять годиков я тут так — отчубучил». Следующая страница, продолжение: «Бей буржуев деньги надо… Пощады ни кто ни желаааа-ааает — Братишки… — … мать…». Далее идут куски прозы, такой же. Взято из «Леф № 1 1925 г.». Посмотрим, что взято из «Госплана»:

«Ехали казаки ды на башке? па?пахи — Скулы испобриеты, — П'коленями лея? Наварагивает — Но. Эх». «Дыплыло сало от обстре?ла в язвы и гной». «Опалило поры?хом смердюгье полы-ме»… Теперь «Мена всех», поэты-конструктивисты из Москвы: «Аха иногь-ги,? сон'ы прох?ладыда — И доносится толико стон? (эс) гиттарарары — Таранти?на…».

Ну, хорошо, оставим это, соглашаюсь, слишком штучки известные, старенькие… Взглянем на нового, новейшего — на великого Пастернака (таким называют его «Версты»). Мне сказал один читатель, свободный от «предрассудков», жадный к любой новой книге: «Я готов на все, но только надо сделать выбор: или наш русский язык — великий язык, или наш Пастернак — великий поэт. Вместе никак не признаешь, не выходит…».

Чем же щегольнул в «Верстах» Пастернак? Да ничем особенно, его «достижения» известны: «Гальванический мглой взбаломученных туч» «пробираются в гавань суда…» «Расторопный прибой сатанеет от прорвы работ» — «и свинеет от тины…» Далее, конечно, о «тухнувшей стерве, где кучится слизь извиваясь от корч — это черви…» Образы не молоденькие, но у новейших советских знаменитостей к ним особливое пристрастие: должно быть, старым считается буржуазно-помещичий Соловей с розой, так лучше хватить подальше. И хватают: редкая страница выдается без стерв, язв, гноев и всего такого. Открываю совсем наудачу какую-то «Новеллу»: «В оскале ботинка гнила нога — И зевала рана по храпу». (Москва-Ленинград.)

У здешней великой, — у Марины Цветаевой, — стерв меньше, зато она, в поворотном усердии своем, перемахивает к довольно запредельным «новшествам»: в любовных строках (она всегда насчет любви), не желая описывать, «вороной ли, русой ли масти» ее возлюбленный. («Разве страсть — делит на части? — Часовщик я, или враг?») — под конец находит-таки ему (возлюбленному) достойное определение: «Ты — полный столбняк!».

Прошу прощения за слишком длинные выписки: зато они исчерпывающи, и кто не читал «Верст», может быть так же спокоен, как если бы и читал.

Первое, непосредственное, движение всякого человека — беззлобно отмахнуться: «Это мне совсем не нужно». Не то, что непонятно, или противно, или незабавно, — нет; а только самым обыкновенным образом «не нужно».

На этом «не нужно» сойдутся и простой читатель, и литературный критик; впрочем, критик может еще и объяснить, почему не нужно, без труда доказать, что это — не дурные стихи, не плохое искусство, а совсем не искусство.