Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

В поисках связи, Степун подробно разъясняет свои слова (в предыдущей статье) о том, что Россия, после большевиков, должна взлететь на какие-то «высоты Толстого и Достоевского», за что обещается оправдание «октябрю». Это — говорит Степун — программа максимум. Но у него есть минимум. Он признает необходимость созданья в России условий самой обыкновенной политической свободы; он даже «проповедует» в качестве «грядущей правды русской жизни буржуазно-демократический строй в чистом западноевропейском смысле»; и даже называет «преступным», «безбожным» всякое противление тому, «что сейчас на очереди». «На очереди» также «нейтральный политический строй», для «гарантии свободной борьбы всех идей». И отнюдь это не «мещанство»: мещанство — лишь взгляд на все это, как на идеал (на программу максимум), т. е. отрицание всякого дальнейшего движения, развития общественно-государственных форм.

Но неужели Вишняк, или кто-нибудь из сегодняшних серьезных политиков, мыслителей, писателей, повинен в таком «мещанстве», исповедует такой странный взгляд на историю? Конечно, нет. А если нет, если и насчет устроения «завтрашнего дня» спорящие согласны (вплоть до «нейтрального» политического строя) — в чем же спор? Отчего «нейтралисты», «простые свободы» и т. д., явно «стоящие на очереди», — из рук Степуна Вишняк не принимает? Нет ли в степуновском «завтрашнем дне» скрытой какой-то особенности, делающей его неприемлемым… пожалуй, и не для одного Вишняка?

Есть. Мы увидим ниже, откуда эта особенность является, где ее вероятные истоки; но сначала надо ее раскрыть.

Речь идет о «завтрашнем» для России дне, то есть — условимся! — о западноевропейском «сегодняшнем». Он построен (как и в России будет строиться, сделавшись сегодняшним) из сегодняшнего данного, из данных понятий демократизма, социализма, свободы права и т. д. Пусть не совершенные, сегодня-то даны — они; они и слаживаются вместе, пригоняются друг к другу для общей постройки.

Такое, из данных сегодняшнего дня построенное, государство, — действительно будет «нейтральным», т. е. одинаково относящимся ко всем внутренним коллективам, какую бы доктрину они ни исповедовали; ибо — говорит М. Вишняк — это «государство призвано уважать и охранять все доктрины (кроме тех, которые его фактически ниспровергают)».

Такое устройство Степун и «признает», его и называет «грядущей правдой русской жизни», его и «проповедует», как «на очереди стоящий строй» «в чистом западноевропейском смысле»…

Но… и очередь еще до России не дошла, а уж Степун «проповедуемую правду» — этого смысла лишил. Он стал предрекать, или представлять себе, или «религиозно» утверждать, что такое государство, русское, будет православным. Т. е. что оно не станет объединять в себе данных коллективов, а выберет из них один, определенный, и с ним сольется. Может быть; но как же тогда с западноевропейским смыслом? Ни одно государство сегодняшнего дня (и этому дню соответствующее) не соедининено ни с одной церковью сегодняшнего дня, «видимой», тоже дню соответствующей. Степун искушает Вишняка «большинством»: ну, а если большинство захочет соединения? Вишняк не соблазнился, а для нас и соблазна тут нет: такое государство, если бы даже не большинство, а весь народ страны принадлежал к данной церкви, соединять себя с ней не может.

Вишняк, со своей точки зрения, праведно встал на защиту «сегодняшнего» (для России завтрашнего) дня, пытаясь оградить его от смесительных вторжений Степуна. Да, либо «нужно» устройство «в западноевропейском смысле», со всякими «простыми» свободами и правами (хотя бы как этап, не будем мещанами!) — либо нет. Могут быть разные мнения. Но нельзя искажать образ данного государства (которое будто бы «признаешь»), нельзя представлять его, сегодняшнее, реальное, видимое, мере исторического нашего возраста соответствующее, — в соединении с одной из христианских церквей, тоже «видимой» и тоже находящейся в соответствии с мерой нашего исторического возраста.

Я хочу лишь выпрямить мысли Степуна; но они слишком извилисты, это не легко. Да и всякую минуту можно ожидать, что он из этой области, от вопроса государственно-церковного, отскользнет опять вглубь, к «душе» социализма. Но мы ему этого не позволим. Или нет, позволим, даже за ним спустимся, с одним условием: пусть он «видимую», православную или другую данную церковь оставит пока там, где находится все «данное». Пусть, если главная тема его «о социализме и религии», а задача — показать их сближенность, он и «религию» рассмотрит так же внимательно и на тех же глубинах, как социализм. Увы, Степун этого не делает: он делает нечто совсем другое. Социализм он исследовал, открыл его «душу»; но, обратившись к «религии», он ничего не исследует, корня и души христианства не ищет, а попросту стягивает в свои глубины — православную церковь. Тут же самую «видимую» церковь, которую он только что пытался соединить с современным государством, — теперь пытается соединить с «душой» социализма; с социализмом «невидимым» (ибо эта душа своею плотью сегодня не облечена, да и завтра вряд ли еще облечется). Очевидно, для Степуна «религия» — и означает «церковь»? Иначе он не употреблял бы слово «религия» то в смысле церкви, то в смысле православия. Да и с видимой христианской церковью остерегся бы обращаться, как он с ней обращается.