Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

На первый раз было бы довольно ответов (только ясных и прямых) хотя бы на эти, ниже следующие, вопросы. А то ведь действительно, «нельзя же и через 10 лет» (не «лгать», как говорит А. Ф. Керенский), а «еще скрывать правду, которую все равно навсегда в подполье истории не скроешь».

Вот мои вопросы:

1) Послал ли мин. — предс, в августе Львова в Ставку, или нет? Если послал — то зачем? Какой был у них предварительный разговор, оставшийся «неизвестным»? (Одному из министров, прямо спросившему — уже после всей истории, — об этом разговоре, А. Керенский ответил: «Тогда Львов болтал что-то невразумительное…».)

2) Какого рода сообщение привез Львов из Ставки А. Керенскому 26 августа? Сообщение устное, ибо лишь после А. Керенский потребовал от Львова «записки», и тот, «выхватывая отдельные мысли», что-то набросал на клочке бумаги. Этот клочок А. Керенский, «не дав перечитать», у Львова тотчас взял. Было ли сообщение «ультиматумом» Корнилова? Насчет чего? Директории? Диктатуры? С угрозой двинуть войска? Или Корнилов ничего Львову не поручал, а Львов, в Ставке, не то сам догадался о заговоре, не то открыл ему кто-нибудь о нем, и Львов тотчас бросился в Петербург предупредить Керенского?

3) Почему столь важное сообщение (о факте государственной измены) не было передано, со всеми данными, собравшимся тут же, на вечернее заседание, министрам? Почему даже бумажка «с выхваченными мыслями» не была им, как должно, изъяснена? Почему при министрах всего только и было, что вопрос Керенского Корнилову, по прямому проводу: «Подтверждает ли он то, что говорит стоящий у провода Львов?» (Хотя Львов не стоял.) И почему ответ Корнилова должен был свидетельствовать министрам о «наличии заговора» — если они не слышали, «что говорит Львов», и Львова не видели?

4) Да и почему Львов, приехавший открыть главе правительства важный против него заговор, — был тотчас главой этого правительства арестован? И так арестован, что в течение всех последующих недель оставался невидимым, а сообщение его — известным лишь в передаче А. Керенского?

5) Почему свои решения — немедленно распубликовать «измену», арестовать главнокомандующего, заняв его пост — были приняты г. министром-председателем почти единолично, и большинство членов правительства узнало о них post factum [56] после события (лат.). .

6) И чем, наконец, объяснить, что Львов, едва выпущенный (уже перед самым переворотом), принялся все свои «сообщения» опровергать? Он печатно отрицал и «ультиматумы», и «заговоры», называя поведение мин. — председателя — «подвохом». Его опровержений никто не слушал, дело «введения большевизма» уже завершалось, о Львове забыли. Но все-таки, почему же он, если в августе открыл заговор правительству, которому был предан, — к началу октября этой преданности изменил? Не помешался ли (как говорили) в одиночном заключении? Или его поразило, что правительство, которое он «спасал», развалилось в первые же дни после «обнаружения заговора»? Почти все министры, — кроме мин. — председателя, — тогда ушли (лишь потом, некоторые, по отдельности, возвращались…).

Ответами на эти вопросы, конечно, еще не разрешится полностью загадка «корниловских дней». Даже если б факт заговора, и «мятежного наступления» Корнилова на Петербург 26–27 августа был доказан, — вряд ли это объяснило бы нам удовлетворительно все происходящее в Зимнем Дворце в знаменательные дни. Так же, как не объяснило бы существование любого «мятежа» все последующие действия правительства, т. е. «введение большевизма». Никакие действительно русские люди не стали бы в то время на сторону «мятежников» против февраля; но никакие русские люди не верили, и до сих пор не верят, что для спасения России от «мятежа» оставалось одно: прибегнуть к защите большевиков… [57] Зато теперь, для спасения от большевиков, уж не к кому прибегать; да и опасно: как раз заслужишь кличку «пораженца». Слово это крайне «многосмысленно»: вспомнить, что когда-то носил эту кличку сам А. Ф. Керенский (я тоже, и не отказываюсь); звали его так весьма многие, начиная со старого Милюкова и всего его «думского блока». Думаю, что в прямом смысле эта кличка никому не подходила и не подходит, кроме большевиков.

Впрочем, периода послекорниловского я сейчас не буду касаться. Это дело другое, — и другие вопросы.

Мои сегодняшние, узкие, касаются лишь дела «Керенский — Корнилов».

Мне возражали: да стоит ли сызнова подымать эти вопросы? Десять лет миновало. Корнилов убит, и даже прах этого «государственного преступника» развеян большевиками по ветру… Нужно ли ворошить прошлое? И не все ли равно, кто кем был в прошлом, и как действовал? Ведь перед стихийным потоком событий люди бессильны. Свершилось так — значит так было суждено…