Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

Московское царство — «великая восточная теократия». «Народная правда для московских людей лежит в миру… Но есть у них и Божья правда — незыблемая и вечная. Наверху ее несет Божий наместник — царь. Внизу ее хранит мир». «Русские цари поставление имеют от Бога — богоизбранные, боговенчанные цари; и власть царя православного — вольное царское самодержавство».

Не поняв глубинной связи царя и Бога в душах тогдашних русских людей — нельзя не только понять, как «зачалось» Московское царство, как строилось, чем держалось, но нельзя и понять, как и почему оно кончилось. Вообще, ничего нельзя понять в «путях России».

«Незыблемо и вечно» — Россия хранила лишь правду, как правду, понимание о «правде». Дело исследователя времени — увидеть, какой облик правда принимала для России на долгом ее пути. Недаром же, не по случайности же приняла тогда Божья правда облик царев. И была не обличьем, а истинным обликом, — была правдой того времени.

Труд Бунакова оттого и должно назвать «историческим», что автор переступил за порог московского времени, вошел в него, признал его правду действительной, для него, правдой.

Здесь было бы кстати удивиться рецензии об этой статье — Милюкова: таким «не историком» проявил себя наш признанный историк. Но мы не удивляемся. Мы давно заметили, что Милюкову свойственно оценивать все времена — с его сегодняшней точки зрения на время сегодняшнее. Когда эта точка зрения меняется — соответственно меняется и взгляд на тот или другой исторический период. Такое внесение в историю постоянных субъективных поправок не способствует, конечно, выяснению ее темных мест, а только поселяет беспокойство в умах. Отзыв Милюкова о последней книжке «С. 3.» — это ряд отмет, какая статья прочитана «с удовольствием, т. к. она вполне совпадает с нашими взглядами», какая без удовольствия (не совпадает). В статье Бунакова критик очень усмотрел вот это подчеркиванье «правды» Московского царства (царь и Бог) и, отнесясь к ней по-современному, с неудовольствием, распространил его даже на стиль статьи — «из старых приказных книг». Если, мол, Бунаков вплоть до стиля увлекся этими ненадежными источниками, то уж не оттуда ли почерпнул он и свои умозаключения насчет корней и стержня Московского царства?

Я, может быть, слишком «определяю» неопределенную статью Милюкова; но трудно понять иначе некоторые ее места.

«Мысли о России» Степуна тоже прочтены Милюковым без всякого удовольствия. Но Степуну критик многое прощает за его особый «стиль» и за «лирику».

Наши мнения и тут противоположны мнениям редактора «Поел. Новостей». Стиль первой части бунаковской статьи, той, где автор хочет ввести нас в самую атмосферу Московского царства, как раз кажется нам весьма удачным. Чуть-чуть «старинный» язык гармонично переплетается с цитатами того времени. И напротив: «Мысли» Степуна, исключительно в данной книге интересные, местами верные и глубокие, если чем грешат, так именно «стилем» и лирикой. Степуновский лиризм не свойствен русскому духу и русскому языку. Русская речь такому лиризму не поддается; поэтому самые патетические места (а к ним писатель склонен), длинно-закругленные, сочно-сложные фразы кажутся написанными… скорее по-немецки, чем по-русски. Лирика русская гораздо проще, богаче внутреннее и беднее, строже внешне. Во всяком случае, никогда она не бывает ни круглой, ни сладкой, что не чуждо лирике германской.

О других статьях «Совр. Записок», даже тех, которые попали в обзор Милюкова, я не скажу ничего. Боюсь, что это меня Далеко заведет. Опять пришлось бы говорить об отсталости журнала, о бесконечном «ни два, ни полтора» во всех его углах, которое и делает журнал, пока что, «Записками Несовременными».

Казалось, что мы отвыкли удивляться. И перед загадками психологии уже не останавливаемся, просто проходим мимо.

А вот, недавно, пришлось-таки мне пережить момент изумления, — даже два момента двух разных изумлений. Оба — при чтении одной и той же статьи: Керенского, в день десятилетия октябрьского переворота. Вновь поразили меня странности человеческой психологии…

Но расскажу по порядку.

Статья называется «Срыв России», и в начале А. Ф. Керенский заявляет: «…для позитивистов я человек наивный: признаю роль личности в истории, воздействие волевой энергии на развитие событий…». «Да, октябрь был, но для меня… он мог и не быть».

Первое удивление: именно от Керенского публичного исповедания таких взглядов трудно было ждать. Мы думали, что ему теперь, по-человечеству, удобнее исповедывать веру обратную, — в силу вещей, в железный закон необходимости, в фатум и т. д.