Решад Гюнтекин - Зелёная ночь

Между тем улица неистовствовала. Процессия с трудом продвигалась сквозь толпу. Грохот бидонов становился всё громче, всё требовательнее раздавались крики: «Вот участь поджигателя тюрбз!.. Хей-хей!..» — а пронзительные вопли: «Келями-баба, прости нас!..» — приводили толпу в неописуемую ярость. Теперь людям мало было бросать камнями в несчастного, они, давя и отталкивая друг друга, старались протиснуться к учителю и плюнуть ему в лицо или ударить его кулаком.

Нихад-эфенди шёл, закрыв лицо руками. Двое полицейских, шагавших рядом, прилагали неимоверные усилия, чтобы сыпавшиеся со всех сторон удары по ошибке не достались им.

Обстановка накалялась с такой быстротой, что, казалось, ещё мгновение, и несчастный Нихад будет растерзан тут же, на площади...

Но в этот момент произошло нечто совершенно неожиданное. Комиссар Кязым-эфенди во главе нескольких полицейских, расчищая себе путь кулаками и проклятиями, прорвался через толпу к Нихаду-эфенди. Прозвучал резкий окрик:

— Господа! Соотечественники! Расходитесь! Именем закона предупреждаю!..

Столь внезапное вмешательство только подлило масла в огонь. Вокруг раздавались разъяренные голоса:

— Комиссар! Прочь с дороги!.. Не мешай народному гневу!

Следовавшие за комиссаром полицейские не смогли пробиться сквозь людской заслон. И Кязым-эфенди один, растопырив руки, грудью наступал на толпу, принимая на себя удары и стараясь защитить учителя.

Внезапно на голову комиссара обрушился сильный удар палки, за ним последовал второй, ещё более мощный.

Кязым-эфенди рванулся, руки его потянулись к сабле, но вытащить её из ножен не удалось. Тогда он схватил Нихада за плечи и, всё ещё пытаясь прикрыть своего подзащитного, упал вместе с ним на землю. В этот момент полицейские, застрявшие позади, распихивая людей, подоспели к месту происшествия.

Ранение комиссара моментально изменило обстановку: звериная ярость моментально сменилась сильнейшим испугом. Началась паника. Ведь события уже походили на бунт против правительства, и тому, кто теперь попадётся в руки властей, пришлось бы нести ответственность за действия всей толпы. Люди расступились, отхлынули и начали разбегаться, давя друг друга...

Шахин-эфенди всё ещё стоял на стуле и плакал, не в силах совладать с собой. В одно мгновение Кязым-эфенди вернул ему и прежний оптимизм, и все его надежды.

Этот человек не только проявил смелость и предотвратил страшную катастрофу, но и не побоялся выступить против всей толпы, не пожалел своей крови во имя справедливости. Этот человек был его единомышленником. И он, Шахин, воспитал этого простого, пусть неграмотного, но умного и благородного человека.

Значит, он был прав, веря в то, что человек с ясной головой, хорошо знающий, к чему он стремится, может даже один противостоять целой толпе, бессмысленно тупой и невежественной. Теперь Шахин уже жалел и любил этот народ — несчастных людей, которых только что ненавидел и презирал.

«Большие, взрослые дети...— думал он, прощая им всё.— Разве они виноваты? Нет! Во всём надо винить тех, кто довёл их до такого состояния...»

И в нём ещё сильнее крепла вера в то, что страну спасёт только «новая школа».

Прошло три дня. Никто из родных не осмеливался навестить Нихада в тюрьме.

Бедняга сидел в отдельной камере, изолированный от всех, словно был болен чумой или проказой.

Шахин-эфенди мучился, не находил себе места... Неужели гражданское мужество — это, можно сказать, основное связующее звено всего общества — уже нельзя встретить в этом городе? Чего только не передумал он, вспоминая несчастного Нихада и его злоключения, в конце концов он понял, что должен сделать всё возможное, чтобы помочь этому человеку. Пусть он не симпатизирует Нихаду-эфенди, пусть не одобряет его поведения, считая, что оно порочит высокое звание учителя, но людская несправедливость и жестокое насилие толпы — всё это возвеличило беднягу в глазах Шахина и превратило в героя-мученика. Конечно, он должен помочь этому человеку, одинокому и беззащитному перед несправедливой ненавистью всего города. Это гражданский долг каждого! И он умрёт от стыда, если не выполнит своего долга, пусть даже ему придётся действовать в одиночку... Да, он будет презирать себя всю жизнь, снедаемый угрызениями совести, как будто сам был соучастником этого гнусного преступления...

Когда Шахин рассказал о своём решении товарищам, они сочли его безумным.